– Ребята, – перебила их Анна, – давайте все эмоции оставим на потом. Надо срочно искать Порше и сматываться отсюда. Выстрелы наверняка слышали с улицы. В любой момент может появиться полиция.
Разведчики переглянулись. Перспектива встречи с французскими блюстителями порядка их не радовала. Впрочем, поиски много времени не заняли. Почти сразу Демидов заметил торчащий из-под стола коричневый ботинок.
– Нашел куда прятаться, урод, – проворчал он, вытаскивая за шиворот перепуганного адвоката. – Что с ним делать? Просто пакуем или как?
– Минуточку, – Корнейчик достала из сумочки шприц-тюбик. – Закатайте ему рукав.
Порше, хотя и не понял, о чем говорят эти страшные незнакомцы, но, увидев, как ему задирают рукав рубашки, а «мадемуазель Лурье» приближается с чем-то напоминающим шприц, сообразил, что сейчас произойдет. Он забился в крепких руках Демидова, тщетно пытаясь вырваться.
– Нет-нет, мадемуазель! – закричал он. – Я вас умоляю, я ничего никому не скажу про вас! Клянусь вам!!! Только не убивайте меня, умоляю вас!!!
Страх, помноженный на отчаяние, желание жить и бродивший в крови крепкий алкоголь придавали субтильному французу силы. Демидов, который на спор рвал колоду карт из тридцати шести листов, с трудом его удерживал. Локис, в этот момент вязавший брючным ремнем пленного боевика, не мог ему помочь.
– Успокойтесь, месье адвокат, – холодно прервала его вопли Корнейчик, – никто не собирается вас убивать. Это снотворное, вы просто уснете. Это даже полезно для ваших нервов…
Порше обескураженно затих: так разительна была перемена в поведении и голосе этой милой женщины. Анна ловко, словно занималась этим всю жизнь, сделала адвокату укол.
– Вот и все, – удовлетворенно констатировала девушка. – Минут через пять подействует…
– А у тебя еще есть такая штука? – неожиданно спросил Локис. – Для этого приятеля. – Он кивнул на лежащего возле его ног бандита. – А то боюсь, он шум на улице поднимет…
Ответить Аня не успела – с улицы послышался шум полицейской сирены. Все трое тревожно переглянулись.
– Что, испугались?! – злорадно засмеялся Аджоев. – Нервы-то не железные, жить все хотят. Правильно ты говорил, русский: судьба, она женского рода, потому и переменчива!
Володя наотмашь ударил говорившего рукояткой пистолета по голове, и тот сразу же затих. Взвалив его на плечо, Володя рысцой направился к выходу. Купец последовал за ним, взвалив на себя обмякшее тело адвоката Порше, Корнейчик шла замыкающей.
Глава 9
Камера, в которую французские власти поместили Гудаева, больше напоминала номер в российской гостинице средней руки: с телевизором, белоснежной раковиной для умывания, кабинкой туалета, полумягкой кроватью, над которой висела полка для книг. Был даже холодильник. У Гудаева, несмотря на запрет, имелся мобильный телефон, которым он пользовался почти открыто. Охрана за определенную плату смотрела на это сквозь пальцы.
Питался Гудаев не в общей тюремной столовой, а прямо в камере. Эту привилегию ему тоже предоставили по его просьбе. Еду, за отдельную плату, ему приносили из соседнего ресторанчика, куда каждое утро отправлялось составленное Гудаевым меню-заказ. Платил за это Салман, разумеется, не из своего кармана. Все расходы по его содержанию в тюрьме, так же как и оплата адвокатских услуг, производились из казны «Северокавказского халифата», вдохновителем создания которого он был. Откуда в эту казну поступали деньги, знали всего несколько человек из близкого окружения Гудаева.
Несмотря на то что камера была рассчитана на двоих арестантов, он сидел в ней один. И совсем не потому, что его посчитали особо опасным, а потому, что об этом попросил сам Гудаев. Ему до жути не хотелось никого видеть, а уж тем более с кем-то общаться. К тому же французского языка он не знал. Даже на обязательных трехчасовых прогулках Салман держался особняком от остальных арестантов. Стоя в стороне, он с сосредоточенным видом думал о своем деле. И мысли его были невеселые. В том, что его не выдадут российской Генпрокуратуре, он был уверен и поэтому за исход первого процесса не переживал. Значительно больше его беспокоило то, что его обвинили в нападении на французского полицейского. И хотя он этого не делал, задержавший его в Орли старший инспектор Люка категорически настаивал на том, что именно он, Гудаев, отдал приказ напасть на него. Главным аргументом полицейского было то, что задержанные им люди разговаривали между собой не по-французски. И хотя этот аргумент казался абсурдным и где-то даже бредовым, суд принял его за основу обвинения. Об этом Гудаеву сообщил адвокат Порше, которого нанял для Салмана его помощник Гайси Ратуев. Почему он сделал такой выбор, Гудаев не интересовался. Но адвокат ему понравился. По крайней мере, первый процесс он провел профессионально.
Гудаев встал с кровати и прошелся по камере. Порше должен был прийти сегодня после обеда и сообщить Салману, какие доказательства его невиновности удалось раздобыть. Вечером ему позвонил на мобильный Ратуев и сказал, что Порше что-то там нашел. После обеда прошло уже полтора часа, но мэтр все еще не появился. Его телефон не отвечал. Не отвечал на звонки и верный Гайси. Его оператор сообщал пустым механическим голосом по-английски, что абонент находится вне зоны доступа. Это начинало беспокоить Гудаева. Он не верил, что с Ратуевым могло что-то случиться, но нехорошие предчувствия не покидали его. Невозможность получить хоть какую-то информацию только усиливала беспокойство. Гудаев включил телевизор и опять лег на кровать, закинув руки за голову. Передавали новости, но незнание языка лишало Салмана возможности понять, что произошло за последние сутки. Впрочем, значение некоторых слов он уже знал, но этого было мало. Гудаев равнодушно смотрел на экран, слушая грассирующую речь. Мелькали какие-то политики, артисты, еще кто-то. Показывали бытовые сцены из жизни страны, зарубежные новости, автодорожные аварии. Неожиданно на экране возник портрет Мишеля Порше. Гудаев вскочил с кровати. По тому, каким постно-равнодушным тоном говорил диктор, Салман догадался, что говорят о чем-то очень важном. Несколько раз прозвучали слова: fusillade – «стрельба», deux cadavre – «два трупа», dangerous – «опасный» и arme a feu – «оружие». Напряженно вслушиваясь в речь, Гудаев пытался понять, что случилось с его адвокатом. Картинка сменилась. Теперь на экране были две фотографии, Гудаев сразу же узнал телохранителей Ратуева. Ошибиться он не мог, поскольку много раз видел их, когда они сопровождали Гайси. Несколько раз он уловил свою фамилию, несколько искаженную французской транскрипцией, но все равно узнаваемую. Мелькнуло здание Дома правосудия, потом его, Салмана, портрет. Напоследок что-то говорил судья, который отказался экстрадировать его в Россию. Но Гудаев уже не слушал. Подбежав к двери, он несколько раз ударил в нее кулаком и прокричал, подзывая охранника:
– Gardien! Gardien!!!
[1]
Тот подошел не сразу. Салман знал почему. Во всей тюрьме нашелся только один охранник, потомок белоэмигрантов, который сносно говорил по-русски. Через него все остальные, включая и директора тюрьмы, общались с Гудаевым, когда ему было что-нибудь надо. Он же водил Гудаева на встречи с адвокатом. Роль переводчика выполнял Гайси, который обосновался во Франции еще в конце девяностых годов. Видимо, на этот раз на их этаже дежурил француз. Услышав призывные крики русского арестанта, он прежде всего отыскал Анри Коновью.
