– Ничего, – покачал головой капитан третьего ранга, – только что вышли на связь, сообщили о своем спасении, состоянии подводной лодки, координаты, а о нас – ни слова. Похоже на то, что пока они всплывали, то поверили в то, что тросы лопнули сами по себе.
– Хорошо бы они в этом не разубедились, – неуверенно пробормотал Морской Волк, – ты, Николай Давыдович, продолжай их слушать. Сейчас подышат, в себя придут, может, чего интересное вспомнят и в эфир выйдут. А я посмотрю, о чем они там балагурят, – с этими словами Макаров покрутил лимб встроенного в перископ микрофона, наводя его на снующих по обшивке субмарины американских матросов. Однако от их путаной болтовни пользы никакой не было. Ни о каких спасителях они не упоминали, а благодарили за чудесное вызволение из пучины исключительно Господа Бога.
– На связь с подводной лодкой вышло китобойное судно, – негромко доложил старший помощник.
– Где оно? – Капитан оторвался от перископа и глянул на экран пассивного сонара.
– В пяти милях от нас, – доложил Пивоваров.
– Вывести все переговоры американцев на громкую связь, – распорядился Морской Волк, убирая перископ. На поверхности моря ничего интересного больше не было. – Послушаем их доклады. Сейчас самое время. Начнут теребить. Из базы в Туле запрашивать, перед штабом флота отчитываться. Надеюсь, не все у них пойдет по закрытым каналам. Во всяком случае, с китобойным судном точно должны открыто общаться. В противном случае это не китобой, а хорошо закамуфлированный командный пункт, если у них на борту есть даже шифровальные аппараты. Послушаем.
Несколько минут на ЦКП «Макарова» звучала английская речь, но из всех докладов ничего путного и полезного для себя Морской Волк извлечь так и не смог. Обычный отчет о повреждениях, предполагаемых причинах аварии и чудесного освобождения из плена. Как и предположил командир «Макарова», ни о какой российской секретной подводной лодке не было сказано ни слова. Убедившись в том, что рядом с американской субмариной не работало никакое натовское спасательное судно, капитан предположил, что стальные тросы просто не выдержали и либо лопнули, либо по счастливой случайности сами слетели с корпуса лодки. Иного объяснения не было. Как не было абсолютно никакой информации об экипаже пропавшего российского научно-исследовательского батискафа.
Убедившись в том, что американцам ничего не известно об их присутствии, Морской Волк призадумался:
– Слышишь, Николай Давыдович, а чего это китобоец своих не спешит спасать? Стоит на месте как вкопанный и к судьбе всплывшей субмарины не проявляет даже малейшего интереса?
– Так под каким китобоец флагом?
– Ага, – ехидно усмехнулся Макаров, – как в эфире, так друзья неразлейвода, а как визуально, так я не я и хата не моя? Ох, не нравится мне этот охотник за китами…
– Тебе китобоец не нравится, а я вот думаю, что в рапорте писать? – озабоченно пробормотал старший помощник. – За такое своевольство тебя ведь по головке не погладят.
– Пиши, что хочешь, – досадливо отмахнулся командир подлодки. – Как было, так и пиши. Победителей, как говорится, не судят. Ну, вставят очередной пистон… Подумаешь. За полторы сотни спасенных подводников я такую экзекуцию выдержу. Вон как ребятки резвятся. – Морской Волк еще раз глянул в перископ на бегающую по палубе команду американской субмарины. – Для них – чудо, а для нас – час работы. Ладно, здесь все понятно. Это что? – Командир ткнул пальцем в далекую точку, которая следовала курсом к потерпевшей крушение лодке.
– Наш старый знакомый – корвет, – ответил Пивоваров, глядя на монитор. – Дует на всех порах спасать своих.
– Ну вот и ладушки, – удовлетворенно кивнул Морской Волк, – стало быть, нам здесь делать больше нечего. Собираем манатки и дуем поближе к охотнику за китами. Сдается мне, все ниточки к нему сходятся…
Глава 28
– Знаете, Владимир Феоктистович, у евреев есть такое неписаное правило: если нужно что-то сделать, совершить страшный грех во имя спасения своей жизни – то это не считается проступком. А, можно сказать, даже наоборот, – негромко, но с чувством обиды произнес Жора, лежа на брезентовом полу ледяного домика. Он уже окончательно пришел в себя и теперь ворчал, справедливо считая себя абсолютно невиновным.
– А вы еврей? – безразлично поинтересовалась Плужникова.
– Нет, – возразил Георгий, – а какая разница? Разве в этом дело? По их правилам, во имя спасения жизни прощается абсолютно все. И как раз с этим положением я согласен. – Портнов снова перешел в наступление, считая его лучшей защитой. – И разглашение государственной тайны, кстати, во имя спасения трех человеческих жизней, у них никогда не считалось бы изменой или еще чем-то таким позорным.
– У евреев, знаешь ли, своя идеология, – ответил Владимир Феоктистович, – у нас – своя. И если ты имеешь в виду тот инцидент с американским вертолетом, когда я не позволил тебе выстрелить из ракетницы, то я и сейчас бы поступил точно так же.
– Вот скажите, Владимир Феоктистович, только честно, – Жора повернулся на бок, спасая спину от холодного пола, – что плохого я хотел сделать? Спасти нашу группу? Что случилось бы, если бы нас подобрали американцы? Мы бы остались жить. А что происходит сейчас? Мы медленно умираем вместе со всеми этими дурацкими секретами. И еще неизвестно, есть ли в наших результатах хоть какая-нибудь польза или секретная информация. А вот то, что мы в ближайшие часы загнемся здесь от голода, – это абсолютно точно.
– Современной наукой доказано, что организм человека в течение недели может обходиться без пищи без каких-либо вредных последствий для себя, – бодро произнесла Людмила, хотя большого оптимизма в ее голосе не было слышно, – а некоторые люди голодали и по двадцать-тридцать суток.
– И что же, совсем ничего не ели? – ехидно поинтересовался техник.
– Совсем ничего, – уверенно подтвердила Плужникова, – только водичку пили. А уж этого добра у нас целая льдина. Знай только растапливай в кружке.
– Чтобы растопить лед, надо иметь огонь, – резонно заметил Георгий, – и люди ваши, голодальщики-экспериментаторы, наверняка лежали дома, под наблюдением родных и друзей, в тепле, а не валялись на льдине голыми спинами.
– Хочу вам, Жора, заметить, что вы тоже находитесь под наблюдением врача, – улыбнулась Людмила.
– Да уж… – мрачно откликнулся техник и сел. Спина у него закоченела окончательно. – Представляете, что с нами будет? Через пару-тройку часов мы себе даже водички не сможем добыть. Наступит общая слабость, кровь по жилам станет бегать медленно… Знаете, наверное, как это бывает у замерзающего человека? Галлюцинации, провалы в памяти, сначала короткие, а потом и продолжительные обмороки. Вы даже сосульку себе в рот засунуть не сможете, не то чтобы встать, выйти из палатки и подать знак спасателям. Любым, пусть даже и американским. Наш дорогой академик позаботился о маскировке: стены изо льда, крышу забросали снегом, так что и с моря, и с воздуха заметить нас крайне затруднительно. И если мы в ближайшие несколько часов каким-то образом не дадим о себе знать или нас чудом не обнаружат сами спасатели, то финал этой экспедиции будет один: наши ослабленные организмы долго сопротивляться голоду и холоду не смогут, и мы все тут просто окочуримся.
