– Шмаков! – крикнул я. – Учти, если джип не заведется, мы тут быстро обуглимся!
– Отличная перспектива… – клацала зубами Маша. – А нельзя это было сделать как-нибудь по-другому?
Взревел мотор – сладчайшая музыка для ушей.
– Кто просил карету? – зарычал Шмаков, вылезая из-под рулевой колонки. – Прибыла ваша карета!
Полагаю, в нашей крови совсем не осталось холестерина, зато адреналин хлестал лошадиными дозами.
– Прогуляемся перед сном, господа засранцы? – хрипло хохотал бесхитростный вояка Хомченко, грохоча рубильником, висящим на щитке рядом с воротами.
Мы забились в машину. Я прессовал господина Покровского под переднее пассажирское сиденье. Взгромоздил на него сапоги – плевать мне было, что у г-на Покровского застарелый радикулит, астма в третьем поколении и врожденный коклюш. Людей невинных истязать не надо! Девицы шмыгнули в салон, прижались друг к дружке. Гнездился Райнов. Грохоча «доспехами», бежал от ворот Хомченко, протиснулся кое-как на забитое заднее сиденье, уселся Райнову на колени…
Продолжался грустный боевик. Ворота грузно приподнялись, машина выпрыгнула из гаража, ощетинившись автоматами, выписывала кренделя. Мы палили в разные стороны и правильно делали. По нам палили ответно, разбив ветровик, раскурочив потолок и создав, таким образом, дополнительную вентиляцию. Осколок стекла посреди лба не мешал вести огонь. Зазевавшийся мученик свалился в розарий. На заднем сиденье царила полная катавасия. Девицы уже не могли связно формулировать свои мысли, вопили какую-то чушь, Райнов с Хомченко, борясь за место на клочке сиденья, умудрялись стрелять в «форточку». Шмаков вертел баранку. Нас колбасило по аллеям и по клумбам. Как-то вписались в облицованную мрамором дорожку, помчались к углу здания…
На углу образовалась фигура с поднятой рукой, что-то бросила. Явно не перчатку.
– Резко влево!!! – В голове взорвалось, я упал на руль и вместе со Шмаковым принялся его выкручивать. «Гранатометчик» определенно был не профи. Куда сподручнее закатить гранату под колеса. Всего лишь легкое движение руки… Кусок железа отскочил от заднего крыла, упал на щебенку и взорвался с оглушительным треском. Машину занесло. Хлестнуло по задней двери, рвался металл. Джип забрался на цветочную клумбу, ревел, как буйвол, выбираясь на ровное, и каким-то чудом вписался в поворот. Хомченко ударился грудью о переднее сиденье, меня швырнуло на панель, а господин Покровский площадно выл, что этот садист, то есть я, отдавил ему все пальцы…
– Никого не зацепило? – Я пытался обернуться, но это был дохлый номер. Сиденье съехало по полозьям и прижало меня к панели. Дышать стало нечем. Жаловалась Ульяна – «этот хренов приклад» звезданул ее по виску, и теперь на всю короткую жизнь останутся завихрения в башке, не говоря уж о шишке…
В саду после нас оставалось перепаханное поле. Снова поворот, пронесся парадный вход. Вспыхивали выстрелы – как огоньки приветствия. Вираж налево, джип приподнялся левым бортом, и на двух колесах, вопя в семь глоток, мы пронеслись через заботливо распахнутые ворота. Машина, прикорнувшая на обочине, сделала вялую попытку перегородить нам проезд, мы проехали в сантиметре от нее – все, адью. Ровная дорога, усеянная щебенкой, кончилась очень скоро, нас подбрасывало к потолку, дорога убегала влево, о чем свидетельствовал гнутый щит на врытых в землю опорах. Нещадный колотун по буеракам, фары вырывали булыжники, разбросанные вдоль дороги. Неприступный бастион – подножие уносящейся во мглу сопки. Карниз, свисающая трава, похожая на бамбуковые шторы… Мы пролетели исполинский камень, вырвались в долину. Показалась развилка – Шмаков притормозил, едва не вырвав баранку из колодки, свернул на проселок. Маневр не остался незамеченным – фары повернули за нами, две машины неслись вдогонку, гремя автоматными очередями…
Говорить нам было не о чем. Мы молчали. Даже униженный Саул, нашедший приемлемую для здоровья позу, благоразумно помалкивал. Долина оборвалась, мы въехали в узкий распадок. Лавировали в хаосе камней. Вздымались острожные стены без просветов. Небо казалось с овчинку. Еловый лес сползал по обрыву. Камней становилось больше, дорога уходила под уклон, мы спускались на тормозах, зигзагами. Погоня не отставала…
Ущелье преображалось в овраг – волдыристый обрыв, справа – глинистый откос, обросший змеевидными корнями. Лес чернел за откосом – непостижимый, непредсказуемый… Колесо разорвалось в клочья! Звонко хлопнуло, машину развернуло на сорок пять градусов, мы неслись в гигантский валун, вознесшийся посреди этого глиняного безобразия. Единственная глыба на всем обозримом пространстве – и мы не смогли проехать мимо! Лопнула сварка на кенгурятнике, стальная конструкция оторвалась от бампера, вонзилась в капот в сантиметре от отсутствующего лобового стекла…
– Приехали, мля, – сдержанно сообщил Шмаков. – Станция Вылезайка, господа голодранцы. Бьемся до упора, последнюю пулю – себе?
– Типун тебе на язык и фары выруби! – прорычал я. – На откос, господа горовосходители, лесом пойдем…
Поздно выяснять, что с нами приключилось – пуля прострелила колесо, камень острый попался… Откос был не просто бугорок, на него еще предстояло забраться. Фары приближались. Уже не стреляли, значит, была надежда… Хлопали дверцы, Шмаков прыжками обогнул капот, помог мне извлечь упирающегося плантатора. Пара оплеух, и пленник стоял по стойке «смирно», готовый к труду и обороне. Девицы с тихим воем выбрались из машины, побежали на штурм увитой корнями высотки. Хомченко, рыча и фыркая, слез с колен рядового Райнова, выпал из другой дверцы.
– Уснул, рядовой, мать твою? Не говори мне только, что я тебе коленки отсидел…
Но Райнов совершенно не реагировал. Сидел и не двигался.
– Тормозишь, приятель? – сокрушался Хомченко, вытаскивая дезертира из салона.
Рядовой безжизненно валился под колеса. Фонарик в бардачке! – Я побежал за осветительным прибором, а товарищи перевернули тело. На виске у рядового чернел сгусток крови, глаза были открыты, ничегошеньки не выражали, кроме разочарования…
– Что случилось? – хрипела с холма Ульяна.
– Лезьте! – Я махнул им рукой, машинально отметив, что погоня уже близко. А те передвигались неторопливо, и правильно делали: переломают машины, придется ножками бегать.
– Что это с ним? – убитым голосом вопросил Шмаков.
До меня доходило, как до самого длинного в мире жирафа:
– Граната…
– Вот дерьмо-то, – чертыхнулся Хомченко. – А я успел нагнуться, затылок прикрыл, еще Ульянке попутно по черепушке съездил… Мужики, – прозрел капитан, – это что же выходит? На коленях у покойника сидел и ничего не чувствовал?
За спиной раздался шорох. Я подпрыгнул, настиг в прыжке собравшегося размяться Саула. Куда ж ты, зараза, все время выскальзываешь?
– На гору, тварь!!! – заорал я в помертвевшую морду. – Мне насрать – не полезешь, прикончу прямо здесь!!!
Мы взбирались на откос, путаясь в корнях, срывались, матерились. Глина забиралась за воротник, пот разъедал глаза. Женщины уже вбежали в лес, и это, безусловно, было хорошей новостью. Остальные новости были плохими. Транспортные средства плохишей неуклонно приближались. Шмаков был уже наверху, вытянул за шиворот Покровского – заодно и прикрылся им от шальной пули. Повалил подножкой, наступил на хребет и протянул руку – я схватился за нее и спустя мгновение был уже наверху. Скребся Хомченко – он не просил о помощи, самостоятельно осваивал подъем, да еще и тащил на себе гору оружия…
