– О пользе здесь не может быть и речи, – возразил Амбруаз Парэ. – Если бы я захотел преуспеть в качестве хирурга, я бы исповедовал религию двора и высшей знати. Нет, господин виконт, дело не в расчете, я руководствуюсь при этом иными соображениями. И если господа мне разрешат, я берусь изложить вам эти соображения в двух словах.
– Говорите, говорите! – в один голос отозвались все трое.
– Я буду краток, – начал Амбруаз, – ибо не располагаю временем… Власть духовная и светская, церковь и государство, до сего времени любыми способами подавляли волю и сознание личности. Священник каждому говорит: «Веруй так», а повелитель: «Делай так». Такой порядок вещей мог существовать лишь до той поры, пока умы были наивны и искали в этом учении опоры на своем жизненном пути. Сейчас же мы сознаем свою силу, ибо мы стали сильны. Но в то же время повелитель и священник, король и церковь, не желают отказаться от своей власти, они слишком к ней привыкли. Вот против этого пережитка несправедливости, на мой взгляд, и протестует Реформация. Не ошибаюсь ли я, господа?
– Нет, но вы слишком прямолинейны и заходите слишком далеко, – заметил Теодор де Без.
– В ваших словах заложено семя мятежа, – задумчиво произнес Колиньи.
– Мятежа? – спокойно возразил Амбруаз. – Ничуть. Я просто говорил о революции.
Три протестанта удивленно переглянулись. «Какой, однако, могучий человечище», – казалось, говорили их взгляды.
– Необходимо, чтоб вы стали нашим, – живо откликнулся Теодор де Без. – Что вы хотите?
– Ничего, кроме чести изредка беседовать с вами, дабы ваш светильник озарил кое-какие преграды на моем пути.
– Но вы получите больше, – сказал Теодор де Без, – если обратитесь непосредственно к Кальвину.
– Мне – такая честь? – воскликнул, покраснев от радости, Амбруаз Парэ. – Благодарю вас, тысячу раз благодарю!.. Но как это ни досадно, я должен с вами расстаться, меня ждут человеческие страдания.
– Идите, идите, – сказал Теодор де Без, – такая причина слишком священна, чтобы мы посмели вас удерживать. Идите и творите благо людям.
– Но, расставаясь с нами, – добавил Колиньи, – помните, что вы расстаетесь с друзьями.
И они дружески распрощались.
– Вот истинно избранная душа! – воскликнул Теодор де Без, когда Амбруаз Парэ ушел.
– И какая ненависть ко всему недостойному! – подтвердил Ла Реноди.
– И какая беззаветная, бескорыстная преданность делу человечности! – заключил Колиньи.
– Увы, – молвил Габриэль, – при таком самоотвержении как мелочны могут показаться всем мои побуждения, адмирал! Реформация, да будет вам известно, для меня не цель, а лишь средство. В вашей бескорыстной великой битве я приму участие только из личных побуждений… Вместе с тем я сам сознаю, что, стоя на подобных позициях, нельзя бороться за столь священное дело, и вам лучше отвергнуть меня как человека, недостойного быть в ваших рядах.
– Вы, несомненно, на себя клевещете, господин д’Эксмес, – отозвался Теодор де Без. – Возможно, вы преследуете не столь возвышенные цели, как Амбруаз Парэ, но ведь к истине можно идти разными путями.
– Это верно, – подтвердил Ла Реноди, – всех, кто хочет примкнуть к нам, мы прежде всего спрашиваем: чего вы хотите? И не каждый нам открывает душу так, как только что сделали вы.
– Ну что ж, – грустно улыбнулся Габриэль, – тогда ответьте мне на такой вопрос: уверены ли вы, что обладаете достаточной силой и влиянием, необходимыми если не для победы, то, по крайней мере, для борьбы?
И снова три протестанта удивленно и на сей раз оторопело переглянулись.
Габриэль в задумчивости смотрел на них.
Наконец Теодор де Без прервал затянувшееся молчание:
– С какой бы целью вы ни спрашивали, я обещаю ответить вам по совести и слово свое сдержу. Извольте: на нашей стороне не только здравый смысл, но и сила; успехи веры стремительны и неоспоримы. Ныне за нас не меньше пятой части населения. Мы без оговорок можем считать себя партией силы и, как я полагаю, можем внушать доверие нашим друзьям и страх – нашим врагам.
– Если так, – сдержанно произнес Габриэль, – я мог бы примкнуть к первым, с тем чтобы помочь вам бороться со вторыми.
– А если бы мы были слабее? – спросил Ла Реноди.
– Тогда, признаюсь, я бы искал других союзников, – откровенно заявил Габриэль.
Ла Реноди и Теодор де Без не смогли скрыть своего удивления.
– Друзья, – вмешался Колиньи, – не судите о нем слишком поспешно и строго. Я видел его в деле во время осады Сен-Кантена, видел, как он рисковал своею жизнью, и поверьте: тот, кто так рискует, не может быть бесчестным. Я знаю, что на нем лежит долг, страшный и священный, но во имя этого долга он не может ничем поступиться.
– И по этой-то причине я не могу быть с вами откровенным до конца, – сказал Габриэль. – Если сложившаяся обстановка приведет меня в ваш стан, то я отдам вам свое сердце и руку. Но отдаться беззаветно я не могу, ибо посвятил себя делу опасному и неотвратимому, и пока я его не завершил, я не господин своей судьбы. Всегда и везде моя участь зависит от участи другого.
– В таком случае, – подтвердил Колиньи, – мы рады будем вам помочь.
– Наши пожелания будут сопутствовать вам, а если потребуется, мы готовы вам помочь, – продолжил Ла Реноди.
– Спасибо, господа, вы истинные друзья! Однако я должен заранее оговориться: если я и приду к вам, то буду лишь солдатом, а не командиром. Я буду вашей рукой, вот и все. Рука, смею уверить, смелая и честная… Отвергнете ли вы ее?
– Нет, – сказал Колиньи, – мы ее принимаем, друг.
– Благодарю вас, господа, – слегка поклонился Габриэль, – благодарю вас за доверие. Оно мне необходимо как воздух, ибо трудное дело выпало мне на долю… А теперь, господа, я должен вас покинуть – спешу в Лувр, – но я не говорю вам «прощайте», а только «до свидания». Думается мне, что семена, зароненные сегодня в мою душу, прорастут.
– Это было бы превосходно, – отозвался Теодор де Без.
– Я пойду с вами, – сказал Колиньи. – Хочу повторить в вашем присутствии Генриху Второму то, что уже однажды говорил. А то ведь у королей память короткая, а этот может ухитриться вообще все позабыть или отречься. Я с вами.
– Я не смел просить вас об этой услуге, адмирал, – ответил Габриэль, – но с благодарностью принимаю ваше предложение.
– Тогда идемте, – молвил Колиньи.
Когда они вышли, Теодор де Без вынул из кармана записную книжку и вписал в нее два имени:
Амбруаз Парэ.
Габриэль, виконт д’Эксмес.
