– Разумеется, – ответил портной, – к тому же в платье такого рода ширина – не беда. Я сошью его просторным.
На сем Сильвия, эконом и портной удалились, оставив Жильбера наедине с негритенком, который по-прежнему грыз конфеты и вращал глазами.
Сколько загадок для бедного провинциала! Сколько страхов, сколько волнений, особенно для философа, который видел или которому казалось, что его достоинству грозит в Люсьенн еще большая опасность, чем в Таверне!
Однако он попытался заговорить с Замором: ему пришла в голову мысль, что это, возможно, индийский принц, о которых он читал в романах Кребийона-младшего.
Но индийский принц не ответил и отправился любоваться перед каждым из зеркал своим роскошным костюмом, как это делает жених, облачившись в свадебный наряд. Затем, устроившись верхом на стуле с колесиками и оттолкнувшись от пола ногами, он несколько раз объехал приемную с ловкостью, свидетельствовавшей о том, что это упражнение изучено им основательно.
Вдруг раздался звонок. Замор вскочил со стула и через одну из выходивших в коридор дверей бросился туда, откуда позвонили.
Быстрота, с которой Замор повиновался звонку, окончательно убедила Жильбера, что Замор вовсе не принц.
У Жильбера возникла мысль выйти через ту же дверь, что и Замор. Но, дойдя до конца приемной, выходившей в салон, он увидел столько синих и красных шнуров, охраняемых такими развязными, наглыми, шумными лакеями, что почувствовал, как холодок пробежал по его спине, а на лбу выступила испарина. Он вернулся в приемную.
Так прошел час. Замор не возвращался. Сильвии тоже не было. Жильбер страстно желал, чтобы появилось хоть какое-нибудь живое существо, пусть даже этот ужасный портной – орудие неизвестной ему мистификации, жертвой которой он должен был стать. Через час вновь отворилась дверь, через которую он вошел, появился лакей и сказал ему:
– Следуйте за мной.
Глава 8.
ЛЕКАРЬ ПОНЕВОЛЕ
Жильбера неприятно задело то, что он вынужден подчиняться лакею, однако речь шла, очевидно, о переменах в его положении, и ему показалось, что любое изменение будет для него к лучшему. Вот почему он поспешил за лакеем.
Освободившись наконец от переговоров и сообщив невестке о поручении, выполненном ею у графини де Беарк, Шон со всеми удобствами расположилась позавтракать в изящном утреннем домашнем платье у окна, в которое были видны верхушки акации и каштанов ближнего парка.
Она ела с аппетитом, Жильбер отметил, что в этом не было ничего удивительного, так как ей подали рагу из фазана и галантин с трюфелями.
Философ Жильбер! Когда его ввели в комнату, где находилась Шон, он поискал глазами на столике предназначенный для него прибор: он ожидал, что его пригласят позавтракать.
Однако Шон даже не предложила ему сесть.
Она только взглянула на него, а затем, выпив рюмку вина цвета топаза, спросила:
– Ну так что же, дорогой доктор, как ваши дела с Замором?
– Как мои дела? – переспросил Жильбер.
– Ну да! Я надеюсь, вы подружились?
– Как можно познакомиться или подружиться с какой-то зверушкой, которая и разговаривать-то не умеет, а когда к ней обращаются, только и делает, что вращает глазами и показывает зубы.
– Вы меня пугаете, – ответила Шон, продолжая есть; ничто в выражении ее лица не подтверждало этих слов. – Вы, значит, неспособны к дружбе?
– Дружба предполагает равенство, сударыня.
– Какие красивые слова! – отозвалась Шон. – Так вы не считаете себя равным Замору?
– Точнее будет сказать, – ответил Жильбер, – что я не считаю его равным себе.
– Да он и впрямь очарователен! – ни к кому не обращаясь, сказала Шон.
Затем, обернувшись к Жильберу и заметив его надутый вид, добавила:
– Значит, милый доктор, вы говорите, что не так легко отдаете свое сердце?
– Совершенно верно, сударыня.
– А я ошибалась, полагая, что принадлежу к числу ваших добрых друзей.
– Я к вам очень расположен, – чопорно ответил Жильбер.
– Благодарю вас. Вы меня просто осчастливили. И как же долго, мой прекрасный гордец, нужно добиваться вашего расположения?
– Достаточно долго, сударыня. Есть люди, которые – что бы они ни делали – не добьются его никогда.
– Ага! Теперь я понимаю, почему, прожив восемнадцать лет в доме барона де Таверне, вы неожиданно покинули его: семейство Таверне не сумело завоевать вашего расположения. Разве не так?
Жильбер покраснел.
– Что же вы не отвечаете? – настаивала Шон.
– Я могу ответить вам только одно: дружбу и доверие нужно заслужить.
– Черт побери! В таком случае мне кажется, что владельцы Таверне не удостоились ни вашей дружбы, ни вашего доверия.
– Отнюдь не все.
– А что же сделали те, кто имел несчастье не понравиться вам?
– Я не собираюсь жаловаться, – гордо ответил Жильбер.
– Ну же, ну! – промолвила Шон. – Я вижу, что я тоже не достойна доверия господина Жильбера. И, однако же, я полна желания заслужить его, но не знаю, как этого добиться.
Жильбер обиженно поджал губы.
– Итак, семейство Таверне не смогло вам угодить, – добавила Шон с любопытством, не ускользнувшим от Жильбера. – Расскажите мне все-таки, чем вы занимались у них в доме?
Жильбер оказался в некотором затруднении, так как и сам не знал, что, собственно, он делал в Таверне.
– Я был, сударыня… – пробормотал он. – Я был.., доверенным лицом.
Услышав эти слова, произнесенные с характерной для Жильбера философической меланхоличностью, Шон расхохоталась так, что даже откинулась на стуле.
– Вы мне не верите? – нахмурившись, спросил Жильбер.
– Боже упаси! Знаете ли вы, друг мой, что вы совершенно невыносимы: вам ничего нельзя сказать. Я спросила, что за люди эти Таверне. И совсем не для того, чтобы досадить вам, а, наоборот, чтобы быть вам полезной и отомстить за вас.
– Я вовсе не думаю о мщении. А если понадобится – отомщу за себя сам.
– Вот и хорошо. Так как у нас есть, в чем упрекнуть членов семьи Таверне, вы тоже на них сердиты, – возможно, даже за многое, – мы, таким образом, становимся союзниками.
– Ошибаетесь, сударыня. Моя месть не имеет с вашей ничего общего, потому что вы говорите о всех Таверне, я же допускаю различные оттенки чувств, которые испытываю по отношению к ним.
– А господина Филиппа де Таверне, например, вы относите к темной или к светлой гамме оттенков?
– Я ничего не имею против господина Филиппа. Он никогда не делал мне ничего хорошего, но и ничего плохого. Не могу сказать, чтобы я его любил или ненавидел: он мне совершенно безразличен.
