Жильбер заметил, что задумчивость незнакомца переросла в беспокойство. Он позволил себе спросить:
– Нам еще долго идти, сударь?
– Нет, мы почти пришли, – мрачно отвечал старик. Они прошли вдоль великолепного особняка де Суассон; его парадный подъезд и окна выходили на улицу дю Фур, а прекрасные сады тянулись до улиц Гренель и Де-Су. Спутники вышли к церкви – она показалась юноше необыкновенно красивой. Жильбер на мгновение замер от восторга и воскликнул:
– До чего красиво!
– Это церковь святой Евстафии, – пояснил старик. Подняв глаза, он вскричал:
– Восемь часов! О Господи! Идемте скорее, молодой человек, скорее, прошу вас!
Незнакомец ускорил шаг, Жильбер едва за ним поспевал.
– Я, кстати, забыл вас предупредить, что я женат, – сообщил старик после некоторого молчания, начинавшего не на шутку беспокоить Жильбера.
– Вот как?
– Да, и моя жена, как истинная парижанка, станет бранить нас за опоздание. Должен также предупредить, что она крайне недоверчива к незнакомым людям.
– Я готов удалиться, сударь, если вам угодно, – предложил Жильбер, обескураженный словами незнакомца.
– Да нет, друг мой, раз я вас к себе пригласил, следуйте за мной.
– Я готов, сударь.
– Сюда пожалуйте, теперь направо, вот сюда.., вот мы и пришли.
Жильбер поднял голову и при свете последних лучей заходящего солнца прочел на углу площади над лавкой бакалейщика слова: «Улица Пластриер».
Незнакомец еще ускорил шаг. Чем ближе он подходил к дому, тем его все более охватывало лихорадочное возбуждение. Боясь потерять его из виду, Жильбер поминутно натыкался то на прохожего, то на лоток разносчика, то на дышло кареты или оглоблю телеги.
Казалось, его проводник совершенно о нем забыл: он торопливо шагал своей дорогой, находясь во власти все более беспокоившей его мысли.
Наконец он остановился перед дверью с зарешеченным верхом.
Рядом с дверью висел шнурок. Старик дернул за него, дверь распахнулась.
Он обернулся и, увидев, что Жильбер замер в нерешительности, проговорил:
– Входите поскорее.
Дверь захлопнулась.
Пройдя несколько шагов во мраке, Жильбер споткнулся о нижнюю ступеньку крутой темной лестницы. Старик в знакомой обстановке успел тем временем подняться на десяток ступеней.
Жильбер нагнал его и пошел следом.
Они поднялись на площадку – здесь было две двери. На пороге одной из них лежала вытертая циновка.
Незнакомец подергал за привязанную к шнурку ручку, и в комнате раздался пронзительный звон. Стало слышно, как кто-то в стоптанных башмаках прошаркал к порогу, дверь распахнулась.
На пороге стояла женщина, ей было на вид немного за пятьдесят.
Незнакомец и женщина заговорили разом.
Старик робко спрашивал:
– Мы не очень поздно, дорогая Тереза? А женщина ворчала:
– Из-за вас приходится так поздно ужинать, Жак!
– Ничего, ничего, это поправимо, – ласково отвечал незнакомец, затворяя дверь и забирая у Жильбера жестяную коробку.
– Как! У вас теперь рассыльный? – вскричала старуха, – Этого только недоставало! Вы что, уже не способны сами носить свою дурацкую траву? Рассыльный у господина Жака! Вы только поглядите! Господин Жак – знатный сеньор!
– Ну, ну, успокойся, Тереза, – отвечал тот, к кому она так грубо обращалась и кого называла Жаком; он стал бережно раскладывать свои травы на камине.
– Заплатите ему поскорее и выставьте за дверь – нам ни к чему шпионы.
Жильбер смертельно побледнел и порывисто шагнул к двери. Жак его удержал.
– Этот господин не рассыльный, – довольно твердо проговорил он, – и уж тем более не шпион. Он мой гость. Старуха всплеснула руками.
– Гость? – вскрикнула она. – Этого нам только не хватало!
– Послушайте, Тереза, – продолжал незнакомец по-прежнему ласково, однако в его голосе уже зазвенели металлические нотки, – зажгите свечу. Я умаялся, и мы оба умираем от жажды.
Старуха громко вздохнула и затихла.
Она чиркнула огнивом, поднеся его к коробке с трутом; посыпались искры, и огонь занялся.
Пока длился весь этот разговор, сопровождаемый вздохами и наступившим затем молчанием., притихший Жильбер не шевелясь стоял у двери, словно пригвожденный, и уже искренне жалел о том, что переступил порог этого дома.
Жак обратил внимание на муки молодого человека.
– Входите, господин Жильбер, прошу вас! – проговорил он.
Желая повнимательнее разглядеть того, к кому ее муж столь вежливо обращался, старуха повернулась к Жильберу угрюмым пожелтевшим лицом. На ее лице играли отблески разгоравшейся свечи, вставленной в медный подсвечник.
У нее было морщинистое, в красных прожилках лицо, в некоторых местах на нем словно проступала желчь. Ее глаза можно было скорее назвать подвижными, нежели живыми; у нее были заурядные черты лица, губы кривились в притворной улыбке, противоречившей ее голосу, а главное – тому, как она встретила мужа и Жильбера. Молодой человек с первого взгляда почувствовал к ней неприязнь.
А старухе не по вкусу пришлось бледное утонченное лицо Жильбера, так же как его подозрительное, напряженное молчание.
– Еще бы не умаяться, еще бы не умереть от жажды, господа хорошие! – сказала она. – Ну как же! Провести целый день в лесной тени – ах, как это утомительно! Время от времени наклониться и сорвать цветок – ох, какая тяжелая работа! Этот господин, верно, тоже занимается сбором трав? Подходящее ремесло для тех, кто ничего не умеет делать!
– Этот господин, – отвечал Жак все более строгим тоном, – добрый и верный товарищ, оказавший мне честь тем, что сопровождал меня весь день. Я уверен, что дорогая Тереза отнесется к нему, как к другу.
– У нас еды только на двоих, – проворчала Тереза, – я на гостей не рассчитывала.
– Мне много не надо, ему – тоже, – отвечал Жак.
– Знаю я вашу скромность! Предупреждаю, что в доме мало хлеба для двух скромников, а я не собираюсь бежать за ним вниз. Кстати, булочная уже закрыта.
– Ну что же, в таком случае я сам схожу за хлебом, – насупившись, проговорил Жак. – Отопри мне дверь, Тереза.
– Но…
– Я приказываю!
– Ладно, ладно, – проворчала старуха, уступая категорическому тону Жака, причиной которого было ее упрямство – ведь я здесь для того, чтобы потакать любой вашей прихоти… Ладно уж, нам хватит и того, что есть. Давайте ужинать.
– Садитесь рядом со мной, – сказал Жак Жильберу, подводя его к небольшому столику, накрытому в соседней комнате. На столе рядом с двумя приборами лежали сложенные салфетки, перевязанные одна – красной, другая – белой ленточкой, указывавшие место каждого из хозяев квартиры.
