«Раса обезьян!» – возразил я. Да и то много будет чести. Знаете, что он заявил? Клянусь Богом, должно быть, есть что-то такое в воздухе, что кружит им головы. Он заявил, что все люди – братья! Я – брат какого-нибудь мозамбикца, каково?
– Это уж чересчур!.. – воскликнул Бальзамо.
– Ну что вы скажете? Что мне повезло, не так ли? У меня двое детей, а нельзя сказать, что я в них найду свое продолжение. Сестра – ангел, брат – апостол!.. Выпейте, сударь… Ох, до чего же отвратительное у меня вино!
– На мой вкус, оно превосходно, – возразил Бальзамо, взглянув на Андре.
– В таком случае вы самый что ни на есть философ! Будьте осторожны, не то я заставлю дочь прочесть вам молитву. Да нет, философы не религиозны. А ведь как удобно иметь веру: веришь в Бога и в короля, вот и все. А в наше время, чтобы не верить ни в то, ни в другое, надо сперва очень много узнать и прочесть кучу книг; я же предпочитаю ни в чем не сомневаться. В мое время учились приятным вещам: хорошо играть в фараон, например, в бириби или в пасди; учились хорошо владеть шпагой, несмотря на эдикты, разорять герцогинь и проматывать собственное состояние, бегая за танцовщицами. Это как раз мой случай: я все имение Таверне ухнул на Оперу, и это единственное, о чем я сожалею, принимая во внимание то обстоятельство, что разоренный человек – уже не человек. Я вам кажусь старым, не так ли? Так вот это как раз оттого, что я разорен, что живу в берлоге, что на мне истрепанный парик и допотопное платье. Но взгляните на моего Друга маршала: он ходит в платье с иголочки, во взбитом парике, живет в Париже и имеет двести тысяч ливров годового дохода. Уверяю вас, он еще молод, он еще зелен, бодр, отважен! А ведь на десять лет старше меня, сударь мой, на десять лет!
– Вы изволите говорить о господине де Ришелье, не так ли?
– Вот именно.
– О герцоге?
– Да не о кардинале же, черт побери! Я полагаю, до этого я еще не дошел. Кстати сказать, ему далеко до племянника, он не смог так же долго продержаться…
– Меня крайне удивляет, сударь, что, имея таких могущественных друзей, как он, вы покинули двор.
– О, это всего лишь временная отставка. Когда-нибудь я вернусь, – произнес старый барон, взглянув на дочь как-то по-особенному.
Бальзамо перехватил его взгляд.
– Скажите, а господин маршал помогает по крайней мере продвинуться по службе вашему сыну? – спросил он.
– Моему сыну? Да что вы, он терпеть его не может!
– Сына своего друга?
– Да, и он имеет на это основание.
– Как вы можете так говорить?
– Черт побери! Так ведь мой сын – философ. Он его просто ненавидит.
– Ну и Филипп платит ему тем же, – произнесла Андре с полным хладнокровием. – Убирайте, Леге!
Девушка, поглощенная тем, что неусыпно следила за окном, не сводя с него глаз, бросилась исполнять приказание.
– Да-а, – вздохнул барон, – когда-то сиживали за столом до двух часов ночи. Правда, было, чем поужинать, а когда не могли больше есть, продолжали пить! Но как тут будешь пить плохое вино, если еще и закусить нечем… Деге! Подайте графин с мараскином, если там еще что-нибудь осталось.
– Подайте, – приказала Андре камеристке, которая, казалось, ждала знака хозяйки, прежде чем исполнить приказание барона.
Барон откинулся в кресле и, прикрыв глаза, меланхолично вздохнул.
– Вы мне начали рассказывать о маршале де Ришелье, – вновь заговорил Бальзамо.
– Да, верно, я вам о нем рассказывал, – отвечал Таверне и принялся напевать мелодию, такую же меланхоличную, как и его вздохи.
– Если он ненавидит вашего сына, имея лишь то основание, что ваш сын философ, – продолжал разговор Бальзамо, – он, должно быть, сохраняет дружеское расположение к вам, потому что вы далеки от философии?
– Я – философ? Разумеется, нет, слава Богу!
– У вас, я полагаю, предостаточно титулов. Ведь вы были на королевской службе, не так ли?
– Я отслужил пятнадцать лет. Был адъютантом маршала, мы вместе прошли Маонскую кампанию, наша дружба началась.., хм.., подождите-ка.., во время осады Филипсбурга, то есть с тысяча семьсот сорок второго по сорок седьмой год.
– Ага, прекрасно! – отвечал Бальзамо. – Так вы участвовали в осаде Филипсбурга… Знаете, я тоже там был в то время.
Старик подскочил в кресле и посмотрел на Бальзамо широко раскрытыми от удивления глазами.
– Простите, – возразил он, – сколько же вам лет, дорогой гость?
– У меня нет возраста, – отвечал Бальзамо, протягивая свой стакан Андре. Она налила ему мараскину.
Барон по-своему понял ответ гостя, подумав, что Бальзамо имеет причины скрывать свой возраст.
– Сударь! Позвольте заметить, что вы не похожи на солдата, воевавшего под Филипсбургом. Осада происходила двадцать восемь лет назад, а вы выглядите самое большее – лет на тридцать.
– О Господи, да кому из нас не тридцать лет! – небрежно бросил путешественник.
– Мне, черт возьми! – вскричал барон. – Потому что как раз тридцать лет тому назад я вышел из этого возраста.
– Андре не сводила глаз с путешественника; она находилась во власти непреодолимого любопытства. В самом деле Бальзамо с каждой минутой открывался ей новой стороной.
– Так вы, сударь, намеренно меня сбиваете или, что весьма вероятно, путаете Филипсбург с другим городом. Я Дал бы вам не более тридцати лет, – ты согласна со мной, Андре?
– Пожалуй, – отвечала та, безуспешно пытаясь вновь выдержать властный взгляд гостя.
– Да нет же, вовсе нет! – вскричал путешественник. – Я знаю, что говорю, а говорю то, что есть. Я имею в виду знаменитую осаду Филипсбурга, во время которой его сиятельство герцог де Ришелье убил на дуэли своего кузена принца де Ликсена. Это произошло в тот самый момент, когда я выбрался из траншеи, клянусь честью. Они находились на обочине дороги, по левую сторону; герцог проткнул его шпагой. Я как раз проходил мимо в ту минуту, когда он умирал на руках у принца де Депонта, сидевшего на краю траншеи; господин де Ришелье спокойно обтирал шпагу.
– Сударь! – воскликнул барон. – Клянусь честью, вы потрясли меня до глубины души. Все происходило в точности так, как вы рассказываете.
– Вы, должно быть, уже слышали от кого-нибудь об этом деле? – спокойно спросил Бальзамо.
– Да я был там, я имел честь быть секундантом господина маршала; правда, в то время он еще не был маршалом, но это не меняет дела.
– Погодите-ка, – произнес Бальзамо, пристально вглядываясь в лицо барона.
– В чем дело?
– Вы были в то время в звании капитана, не так ли?
– Совершенно верно.
– Вы служили в королевском полку легкой кавалерии, который был потом разбит под Фонтенуа?
