– Да, да, – согласился Жан.
– И не в пользу моих противников, – подхватила старая сутяга. – Выражения, в которых составлено завещание Гастона Четвертого, вполне недвусмысленны: «Я никому ничего не должен».
– Это не только очевидно, но и вполне логично, – заметил Жан. – Он расплатился со всеми долгами, следовательно, никому ничего не должен.
– Итак, он никому ничего не должен, – повторила Дю Барри.
– Ах, почему мой судья – не вы! – вскричала старая графиня.
– В былые времена в подобных случаях не стали бы прибегать к помощи трибуналов, а Божий суд мгновенно разрешил бы это дело. Для меня, например, правота графини де Беарн настолько очевидна, что в случае, если бы суд захотел узнать мое мнение, клянусь, я встал бы на вашу сторону, – Благодарю вас!
– Я поступил бы так же, как мой предок, Дю Барри-Моор, имевший честь принять сторону королевской семьи – Стюартов, когда она боролась против юной и очаровательной Эдит де Скарборо. Дю Барри взял своего противника за горло и вырвал у него признание в том, что тот солгал. К несчастью, – продолжал виконт со вздохом сожаления, – сейчас другое время: отстаивая свои права, дворянин вынужден обращаться за помощью к крючкотворам, неспособным понять такие ясные слова: «Я никому ничего не должен».
– Послушайте, брат! Эти слова были написаны триста лет тому назад, – перебила его сестра, – необходимо принять во внимание то, что суд называет, если не ошибаюсь, сроком давности.
– Это не имеет значения, – возразил Жан, – я убежден, что если бы его величество слышал доводы графини де Беарн, которые она нам только что привела…
– Мне удалось бы его убедить, не так ли? Я в этом совершенно уверена!
– Я тоже.
– Да, но что предпринять, чтобы он меня выслушал?
– Для этого достаточно было бы, чтобы вы как-нибудь заехали ко мне в Люсьенн – его величество довольно часто оказывает мне честь своими посещениями…
– Вы правы, дорогая графиня, но ведь это дело случая.
– Виконт! – с очаровательной улыбкой заметила его сестра. – Вы ведь знаете, что я верю в случай. И у меня нет оснований в этом раскаиваться.
– Однако по воле случая может статься, что и неделю, и две, и три ваше сиятельство не увидит его величества.
– Да, вы правы.
– Вот видите! А дело графини де Беарн слушается в понедельник или во вторник.
– Во вторник.
– А сегодня пятница.
– Ну, в таком случае, – с притворным отчаянием воскликнула Дю Барри, – не стоит на это рассчитывать.
– Что же делать? – проговорил виконт; казалось, он глубоко задумался. – Ах, черт побери!
– Может, мне попросить аудиенции в Версале? – робко спросила де Беарн.
– Вы ее не получите.
– Даже с вашей помощью, графиня?
– Моя помощь здесь ни при чем. Его величество терпеть не может заниматься делами; кроме того, сейчас он всецело поглощен одним.
– Вероятно, вы имеете в виду парламентский заговор? – спросила де Беарн.
– Нет, король озабочен моим представлением ко двору.
– Ах, да!.. – проговорила старая сутяга.
– Вы, должно быть, слышали, что несмотря на сопротивление господина де Шуазеля, вопреки интригам господина де Праслена и госпожи де Граммон, король решил, что я должна быть представлена.
– Нет, графиня, я об этом не слыхала, – отвечала старуха.
– Да, это дело уже решенное, – подтвердил Жан.
– А когда состоится ваше представление?
– В самое ближайшее время, – сказала графиня.
– Видите ли, король хочет, чтобы представление состоялось до прибытия ее высочества, – прибавил Жан, – чтобы моя сестра могла принять участие в празднованиях в Компьене.
– А, теперь я понимаю! Так ваше сиятельство рассчитывает на то, что будете представлены? – робко спросила старая графиня.
– О, Господи, ну разумеется! Баронесса д'Алони.. Вы знакомы с баронессой д'Алони?
– Нет, увы, теперь я уж никого не знаю я лет двадцать не была при дворе.
– Ах, вот что!.. Баронесса д'Алони будет поручительницей. За это король осыпает милостями дорогую баронессу: ее супруг получил звание камергера, сын переведен в гвардию и в ближайшее время станет лейтенантом, поместье стало графством, городские акции обменены на боны королевской казны, а в день представления она получит двадцать тысяч экю наличными. Вот почему она тоже нас торопит.
– Ах, теперь мне все понятно! – заметила де Беарн с любезной улыбкой.
– Я было подумал… – заговорил Жан.
– О чем? – спросила Дю Барри.
– Какая досада! – подскочив в кресле, продолжал он. – Как жаль, что я не встретил графиню де Беарн у нашего кузена вице-канцлера хотя бы на неделю раньше!
– Почему?
– Да потому, что в то время мы еще не были связаны словом с баронессой д'Алони.
– Дорогой мой! – заметила графиня Дю Барри. – Вы говорите загадками, я вас не понимаю.
– Не понимаете?
– Нет.
– Могу поспорить, что графиня де Беарн меня понимает.
– Простите, но…
– Еще неделю назад у вас, графиня, не было поручительницы, не так ли?
– Вы правы.
– Так вот, графиня де Беарн… Может быть, мне не следует продолжать?
– Отчего же нет? Говорите!
– Графиня де Беарн могла бы стать вашей поручительницей, и милости, которыми король осыпает госпожу д'Алони, достались бы графине де Беарн.
Старуха вытаращила глаза.
– Увы… – пролепетала она.
– Ах, если бы вы только знали, – продолжал Жан, – как король был бы вам признателен за эту услугу! И вам не пришлось бы ни о чем его просить – он сам предупреждал бы ваши желания. Как только ему сообщили, что баронесса д'Алони вызвалась быть поручительницей Жанны, он воскликнул: «В добрый час! Я устал от всех этих мерзавок, которые, кажется, важничают больше, чем я сам. Расскажите мне об этой даме, графиня: нет ли у нее каких-нибудь тяжб, недоимок, долгов?..»
Старая графиня потеряла дар речи.
– «Правда, меня огорчает одно обстоятельство…» – прибавил король.
– Какое?
– Одно-единственное. «Я бы желал, – сказал король, – чтобы поручительница графини Дю Барри носила громкое имя». При этих словах его величество бросил взгляд на портрет Карла Первого кисти Ван-Дейка.
– Понимаю, – сказала старая сутяга, – его величество имел в виду, что Дю Барри были связаны со Стюартами, о чем вы уже упомянули.
– Совершенно верно.
