– Прекрасно; мне больше нечего желать.
– Очень рада.
– А патент полковника для моего сына?
– Его величество вручит вам его сам.
– А обязательство по оплате расходов на полк?
– В патенте это будет указано.
– Отлично. Теперь остался только вопрос о винограднике.
– Во сколько вы оцениваете эти четыре арпана?
– Шесть тысяч ливров за арпан. Это были прекрасные земли.
– Я выпишу вам вексель на двенадцать тысяч ливров, которые с теми двенадцатые, что вы уже получили, как раз составят двадцать четыре тысячи.
– Вот письменный прибор, – сказала графиня, указывая на названный ею предмет.
– Я буду иметь честь передать его вам.
– Мне?
– Да.
– Зачем?
– Чтобы вы соблаговолили написать его величеству небольшое письмо, которое я буду иметь честь продиктовать вам. Вы – мне, я – вам.
– Справедливо, – сказала де Беарн.
– Соблаговолите взять перо.
Старуха придвинула стол к креслу, приготовила бумагу, взяла перо и застыла в ожидании. Дю Барри продиктовала:
«Сир! Радость, которую я испытываю, узнав, что сделанное мною предложение быть крестной моего дорогого друга графини Дю Барри при ее представлении ко двору…»
Старуха вытянула губы и стряхнула перо.
– У вас плохое перо, – сказала фаворитка короля, – нужно его заменить.
– Не нужно, оно приспособится.
– Вы думаете?
– Да.
Дю Барри продолжала:
«…дает мне смелость просить Ваше Величество отнестись ко мне благосклонно, когда завтра, буде на то Ваше соизволение, я предстану перед Вами в Версале. Смею надеяться, сир, что Ваше Величество окажет мне честь, приняв меня благосклонно, как представительницу дома, все мужчины которого проливали кровь на службе у принцев Вашего высочайшего рода».
– Теперь подпишите, пожалуйста. Графиня подписала:
«Анастазия-Евгения-Родольф, графиня де Беарн»
Старуха писала твердой рукой; буквы, величиной с полдюйма, ложились на бумагу, усыпая ее вполне небрежно-аристократическим количеством орфографических ошибок.
Старуха, держа в одной руке только что написанное ею письмо, другой протянула чернильницу, бумагу и перо графине Дю Барри, которая выписала мелким прямым и неразборчивым почерком вексель на двадцать одну тысячу двенадцать ливров – чтобы компенсировать потерю виноградников, и девять тысяч – чтобы заплатить гонорар Флажо.
Затем она написала записку Бемеру и Бассанжу, королевским ювелирам, с просьбой вручить подателю письма гарнитур из брильянтов и изумрудов, названный «Луиза», так как он принадлежал принцессе, приходившейся дофину теткой, которая продала его с целью выручить деньги на благотворительность.
Покончив с этим, крестная и крестница обменялись бумагами.
– Теперь, дорогая графиня, – сказала Дю Барри, – докажите мне свое хорошее ко мне отношение.
– С удовольствием.
– Я уверена, что вы согласитесь переехать в мой дом. Троншен вылечит вас меньше чем за три дня. Поедемте со мной, вы испробуете также мое превосходное масло.
– Поезжайте, графиня, – сказала осторожная старуха, – мне еще нужно закончить здесь некоторые дела, прежде чем я присоединюсь к вам.
– Вы отказываете мне?
– Напротив, я согласна, но не могу ехать теперь. В аббатстве пробило час. Дайте мне время до трех часов; ровно в пять я буду в замке Люсьенн.
– Вы позволите моему брату в три часа заехать за вами в своей карете?
– Конечно.
– Ну, а теперь отдыхайте.
– Не бойтесь. Я дворянка, я дала вам слово и, даже если это будет стоить мне жизни, буду с вами завтра в Версале.
– До свидания, дорогая крестная!
– До свидания, очаровательная крестница!
На сем они расстались: старуха – по-прежнему лежа на подушках и держа рук) на бумагах, а Дю Барри – еще более легкокрылая, чем до прихода сюда, но с сердцем, слегка сжавшимся оттого, что не смогла взять верх над старой любительницей процессов – она, которая ради собственного удовольствия бивала короля Франции!
Проходя мимо большого зала, она заметила Жана, который для того, очевидно, чтобы никто не усмотрел чего-либо подозрительного в его столь долгом здесь пребывании, только что начал наступление на вторую бутылку вина.
Увидев невестку, он вскочил со стула и подбежал к ней.
– Ну что? – спросил он.
– Вот что сказал маршал Саксонский его величеству, показывая на поле битвы при Фонтенуа: «Сир! Пусть это зрелище скажет вам, какой ценой и какими страданиями достается победа».
– Значит, мы победили? – спросил Жан.
– Еще одно удачное выражение. Но оно дошло к нам из античных времен: «Еще одна такая победа, и мы проиграем».
– У нас есть поручительница?
– Да, но она обойдется нам почти в миллион.
– Ого! – произнес Дю Барри со страшной гримасой.
– Черт возьми, выбора у меня не было!
– Но это возмутительно!
– Ничего не поделаешь. Не вздумайте возмущаться, потому что, если случится, что вы будете недостаточно почтительны, мы можем вообще ничего не получить или же это будет стоить нам вдвое дороже – Ну и ну! Вот так женщина!
– Это римлянка.
– Это гречанка – Не важно! Гречанка или римлянка – будьте готовы в три часа забрать ее отсюда и привезти ко мне в Люсьенн. Я буду спокойна только, когда посажу ее под замок.
– Я не двинусь отсюда ни на шаг, – сказал Жан – А мне надо поспешить все приготовить, – сказала графиня и, бросившись к карете, крикнула:
– В Люсьенн! Завтра я скажу. «В Марли!»
– Какая разница? – сказал Жан, следя глазами за удалявшейся каретой. – Так или иначе, мы дорого обходимся Франции. Это лестно для Дю Барри.
Глава 3.
ПЯТЫЙ ЗАГОВОР МАРШАЛА РИШЕЛЬЕ
Король, как обычно, вернулся ко двору в Марли.
Меньший раб этикета, нежели Людовик XIV, который во время придворных церемоний искал повода для проявления своей королевской власти, Людовик XV в каждом кружке придворных искал новостей, до которых был охоч, и особенно разнообразия лиц – это развлечение он предпочитал всем остальным, тем паче если эти лица были приветливыми.
Вечером того дня, когда состоялась только что описанная нами встреча, и через два часа после того, как де Беарн, согласно своему обещанию, которое на сей раз она сдержала, расположилась в кабинете графини Дю Барри, король играл в карты в голубом салоне.
