Новый звонок.
– Центральный? – Голос был резкий, пронзительный. – Это матросская столовая. У нас вода…
Глаза всех присутствующих на центральном оторвались от пульта глубины и обратились в сторону динамика. Подвергнутый сокрушительному давлению весом воды корпус лодки, кажется, начал сдавать. Одна крохотная трещинка не толще паутинки – и все, этого достаточно, чтобы прочный корпус подводной лодки сплющился, словно детская игрушка, угодившая под паровой молот. Вмиг стало душно, засосало под ложечкой, как будто из помещения выкачали весь воздух.
– Где? – сердито спросил Грубозабойщиков.
– У переборки с левого борта.
– Много?
– Литра полтора… Струится по переборке. Но течь усиливается. Все время усиливается… Что нам делать, товарищ командир?
– Возьмите швабру и вытирайте ее, черт вас побери! Я не собираюсь терпеть грязь на своей лодке!.. – И с этими словами командир повесил микрофон.
Дроздов стоял и смотрел на товарищей по несчастью. Зная, что через несколько минут тебя не будет, крайне поучительно наблюдать таких же, как ты, смертников. Здесь человек помимо своей воли раскрывается. Никакие попытки скрыть истинное состояние души не помогают. Смерть смотрит тебе в глаза, леденит душу, парализует ум и волю. Она уже обняла тебя своими костлявыми руками, но душит не сразу, а медленно сжимает в своих холодных объятиях, наслаждаясь твоими душевными страданиями.
И все-таки никто из собравшихся на центральном не хотел показаться малодушным и не приходил в безнадежное состояние перед неизбежным роком.
Медленно, страшно медленно тянулись минуты обреченных на смерть, но и они сокращали путь к неизбежному.
32
– Погружение прекратилось! – Эти слова прозвучали гласом господа в пустыне.
Значит, не все уставились на динамик. Матрос с бьющейся на шее жилкой, сидевший у пульта глубины, продолжал выполнять свои обязанности.
– Она остановилась, – подтвердил и командир БЧ-4. Его голос с едва заметным кавказским акцентом чуть дрогнул.
Никто не произнес ни единого слова. С изуродованных рук Тяжкороба продолжала капать кровь.
Дроздову показалось, что на лбу у Грубозабойщикова выступила испарина, но он мог и ошибиться.
Палуба у них под ногами все так же содрогалась. Могучие механизмы изо всех сил старались вырвать «Гепард» из смертельной бездны. Дроздов уже не видел шкалы глубиномера, командир БЧ-4 наклонился над нею так низко, что почти закрыл ее от него своим телом.
Прошло две минуты, показавшихся им долгими, как високосный год, сто двадцать бесконечных секунд, в продолжении которых они ждали, когда море вот-вот прорвется в корпус лодки и поглотит всех их навсегда. Затем командир БЧ-4 произнес:
– Десять метров… Вверх…
– Ты уверен? – переспросил Грубозабойщиков.
– Мамой клянусь! – радостно выкрикнул офицер с кавказским акцентом.
– Подожди, когда выкарабкаемся, – осторожно заметил Грубозабойщиков. – Еще бы сотню метров – и тогда у нас появится шанс. По крайней мере, пятьдесят на пятьдесят…
– Подъем продолжается, – перебил его офицер. – Глубина уменьшается. Скорость подъема растет.
Подойдя к пульту глубины, Грубозабойщиков стал наблюдать за медленным перемещением стрелки глубиномера.
– Сколько пресной воды осталось?
– Двадцать процентов.
– Прекратить продувку цистерн с пресной водой. Машинам – средний ход назад.
Рев сжатого воздуха почти стих, палуба тоже почти перестала дрожать под ногами.
– Скорость подъема без изменений, – сообщил командир поста погружения и всплытия. – Тридцать метров вверх.
– Отставить продувку цистерн с топливом.
Рев сжатого воздуха стих окончательно.
– Все машины – малый назад.
– Глубина уменьшается.
Грубозабойщиков достал из кармана шелковый платок и вытер лицо и шею.
– Я тут малость разнервничался, – произнес он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Никто случайно не заметил?
Он взял микрофон, его голос разнесся по всему кораблю.
– Говорит командир. Все в порядке, мы начали подниматься. Можете расслабиться и получить удовольствие. Но для любознательных сообщу: мы и сейчас еще на сто метров глубже предельной глубины. Всем постам! – он внезапно стал серьезным. – Доложить о повреждениях!
Захрипел микрофон, принимая доклады из отсеков.
– Первый отсек – повреждений нет… реактор – повреждений нет… трюмный отсек – повреждений нет…
– Пронесло? – улыбнулся Тяжкороб, подмигнув Дроздову.
И в этот момент микрофон захрипел снова.
– Пробоина во втором отсеке. Поврежден главный впускной клапан.
– Течь? – Грубозабойщиков наклонился к микрофону.
– Пока небольшая.
Командир обвел глазами помещение. Люди застыли на своих постах. Грубозабойщиков повернулся к старпому.
– Володя, тебе идти.
– Где наша не пропадала! – Тяжкороб бросился в коридор.
– Продуть носовые цистерны, – приказал командир. – Володь, что с течью? – спросил он через минуту в микрофон.
– Заводим пластырь…
– Помощь нужна?
– Пластолит кончается…
– Быстро НЗ-пластырь на нос, – распорядился Грубозабойщиков.
Тут же двое или трое из рубки бросились выполнять приказание.
Глубиномер показывал триста десять метров – все еще больше предельной глубины. Корпусные переборки угрожающе скрежетали. Лодка скрипела, как старый парусник под напором ветра. Рулевой, вобрав голову в плечи, не отводил взгляда от приборов. Тяжкороб, отодвинув его плечом, сам стал к штурвалу. Он до боли в пальцах стиснул здоровой рукой штурвал, почувствовав выступивший на лбу пот.
Через пять минут, показавшихся вечностью, микрофон донес хриплый голос вахтенного.
– Кажись, все… Включаю насосы.
Послышался шипящий звук стравливаемого воздуха. Лодка, задрав нос кверху, стала постепенно выравниваться.
У командира отлегло от сердца.
– Плавно и медленно на перископную глубину, – сказал он, передавая штурвал рулевому. – Следите за ускорением.
Дроздов чувствовал себя так, словно его только что пропустили через мясорубку.
– Кто угостит сигареткой? – произнес Тяжкороб, появляясь на центральном. Повернувшись к Дроздову, он пояснил: – Никогда в жизни не курил, теперь закурю.
– После такого можно и запить, – сказал Грубозабойщиков. – И пить без перерыва всю оставшуюся жизнь… Но лучше напоить тех, кто построил этот корабль… Водки всем, – приказал он вахтенному.
