— Филипп, ты невыносим! — со слезами в голосе выкрикнул
ангел. В эту минуту Филипп себя ненавидел. — Ты свихнулся там, в своей Москве!
Господи, как я ненавижу этот твой тон, если бы ты только знал… Зачем ты мне
звонишь? Чтобы сказать, что ты меня бросаешь? Ну так придумай что-нибудь более
оригинальное, чем какую-то идиотскую женитьбу! Тебе тридцать восемь, а ведешь
ты себя, как… как…
— Как мальчишка? — подсказал Филипп гнусным голосом. — Как
свинья? Как осел?
От злости ангел моментально овладел собой, чего Филипп и
добивался, затевая все представление.
— О'кей, — сказал ангел, и в голосе его, даже не зная азбуки
для привилегированных, можно было расслышать ярость. — Я больше не скажу тебе
ни одного слова. Считай, что мы никогда не встречались. Но если однажды после
чашки кофе ты начнешь блевать и корчиться в предсмертных муках — вспомни меня.
Я не из тех, кого можно запросто бросить.
— Я и не знал, что тебе не дает покоя слава Марии Медичи, —
заметил Филипп. — Но обещаю: умирая, буду думать исключительно о тебе.
— Ничтожество, дрянь, сволочь, — отчетливо выговорил ангел и
положил трубку.
Слава Пресвятой Деве, представление закончилось.
Филипп брезгливо швырнул трубку в угол дивана и некоторое
время сидел, унимая раздражение и что-то похожее на отвращение к самому себе, —
непонятный коктейль чувств, которому он не находил названия.
Да, конечно, он сделал все правильно, и очень хорошо, что
ему даже не пришлось искать предлог для расставания. Он, можно сказать, упал
ему прямо в руки — его дала ему сумасшедшая девица, которая через два дня
должна стать его женой.
Связь, которую он разорвал, не приложив к тому особых
усилий, давно тяготила его. Он понимал: еще полгода, год — и ему придется или
жениться, что было совершенно невозможно, или ввязываться в длительные унылые
скандалы не только с самим ангелом, но и с его семейством. От одной мысли об
этом Филиппа передернуло.
О том, что ангел вполне серьезно собирается поймать его и
обратить в истинную семейную веру, Филипп догадался относительно недавно, когда
его отъезд в Москву, вроде бы никак ангела не касающийся, неожиданно закончился
грандиозным скандалом, да еще в общественном месте.
Филипп долго не мог взять в толк, почему он должен
выслушивать явный бред о крушении какого-то божественного, ниспосланного свыше
чувства, о предательстве и равнодушии от независимой и очень молоденькой
девицы, с которой он спал, когда ему этого хотелось. Она решила, что он
попался, вот в чем дело, и хорошо, что Филипп, хоть и с некоторым опозданием,
но все же это понял. Нужно было срочно предпринять что-то такое, что заставило
бы ее, хотя бы временно, держаться от него подальше.
Конечно, он был уверен, что, обдумав со всех сторон тяжкое
оскорбление, нанесенное им, недоумком, не понимающим своего счастья, она вскоре
бросится за ним в погоню. Изучив азбуку общения с подобного рода существами,
позднее он добрался, можно сказать, до высшей математики и теперь с точностью
до дня мог предсказать, как будут развиваться события.
Конечно, он справился бы с ситуацией, как справлялся всю
жизнь, но эта внезапная женитьба очень ему помогла…
Филипп покосился на телефон, лежавший в углу дивана.
Может, стоит позвонить невесте и о чем-нибудь с ней
поговорить?
В полированном боку телефона отражался во много раз
уменьшенный прямоугольник окна, за которым, словно с трудом переставляя ноги в
мокрых резиновых сапогах, тащился осенний московский день с ранними сумерками,
залитыми водой тротуарами, грязными боками измученных машин и переполненными
троллейбусами.
Филиппа Бовэ редко занимали такие мелочи, как погода или
грязь под ногами, но в Москве все было не так, как в остальном мире, к которому
Филипп за свои почти сорок лет жизни неплохо приспособился. В Москве пришлось
ко всему привыкать заново.
В этом городе он чувствовал себя не в своей тарелке. В нем
все было по-другому, как на Марсе. Другие правила жизни, другие отношения между
людьми, другие светофоры, собаки, еда, питье, женщины, бизнесмены, автомобили…
Правильного, чистенького и блестящего, как парниковый
огурец, европейца Москва ошеломила с первой же минуты, вывалив на него
наглость, хамство и тяжеловесную, неотвязную услужливость таксистов в
Шереметьеве, бравших «до центра» сотню долларов. Потом к этому добавились
постоянно висящий в воздухе автомобильный смрад, то и дело принимающийся дождь,
низкое серое небо, неприветливые лица прохожих и непрерывная истерия водителей
в бескрайних, вонючих, вынимающих всю душу «пробках».
Каменная сердцевина этого города пугала и завораживала
одновременно. Ничего не помогало — ни вывески знаменитых европейских бутиков,
ни глянец, наведенный в последние годы на несколько главных центральных улиц,
ни вездесущий «Макдоналдс», подмигивающий рекламой «Кока-колы» и телевизоров
«Самсунг». Все равно этот громадный, мрачный, бестолково выстроенный город
никак не становился европейской столицей. Царь Петр давно уже умер, бояре
исправно научились брить бороды, пить кофе и даже полюбили европейские машины,
которые в народе именовались идиотским словом «иномарка», а Европа по-прежнему
отстояла от Москвы так же далеко, как Великая Китайская стена от аэропорта
имени Кеннеди.
Первые несколько дней в Москве Филипп Бовэ всерьез
сомневался, что сумеет довести свою затею до конца. Ему казалось: долго он тут
не выдержит. Но Москва продолжала преподносить сюрпризы.
Оказалось, что в нее можно втянуться, она действовала как
наркотик, да и русские Филипповы корни не дремали.
На Поварской, возле вполне обитаемого особняка, в котором
родилась и выросла Филиппова бабушка, они вдруг ожили и так сдавили сердце, что
Филиппу пришлось постоять возле чугунной островерхой ограды, держась за один из
прутьев. Какая-то пожилая женщина с нелепой сумкой в ромашках заглянула ему в
лицо, но ничего не спросила. «Все в порядке, — сказал ей Филипп и улыбнулся.
Спасибо». — «Не за что», — тихо ответила она, и Филипп еще долго провожал
взглядом желтую сумку с ромашками.
Москва жила по каким-то особым законам, но Филипп пробыл в
ней еще слишком недолго, чтобы понять, что это за законы. Он был уверен, что в
конце концов во всем разберется, ведь именно за этим он сюда и приехал. А пока
что, как и все здесь, он был малость не в себе. Наверное, потому он и
согласился на эту авантюру с женитьбой. Более разумного объяснения он не мог
придумать, даже для себя.
Историей о том, что ему целый год не придется платить за
квартиру, пусть тешится его будущая жена. Для него самого это никак не могло
быть побудительным мотивом. Думать о том, что он пытается всего лишь сэкономить,
все равно что убеждать себя, будто самый лучший способ заработать — это начать
петь в церковном хоре.
