К этой стране было очень легко привыкнуть, и поэтому
Александра всякий раз боялась предлагаемого путешествия. А вдруг в следующий
раз он не захочет взять ее с собой? Или она ему наскучит? И что будет с ней
потом, когда он уедет, если она к тому времени приживется в волшебной стране
настолько, что не сможет без нее обойтись?
Скорее всего он сам не придавал никакого значения их
отношениям и был бы очень удивлен, если бы узнал, какие нагромождения
Александра возвела вокруг такой простой житейской вещи, как секс.
Вода в ванной перестала течь, и Александра, повыше натянув
одеяло, заставила себя думать о другом.
Звонок Светы Морозовой разрушил хрупкое равновесие, которое
она так старательно выверяла в последние недели.
Неужели она сможет вернуться на работу, хотя бы временно?
Неужели кто-то вспомнил о ней, когда понадобилось доделать Ванин фильм? А вдруг
сложится так, что она и дальше будет заниматься любимым делом?
Александра снова и снова вспоминала телефонный разговор,
старательно ища подвох, и не находила его. Вроде бы его и не было.
Правда, что-то смутно тревожило ее, какая-то мысль билась в
подсознании, но она никак не могла ухватить ее. Раньше, когда был Андрюха,
можно было бы посоветоваться с ним, а сейчас советоваться не с кем. Ладка,
конечно, скажет «вперед и с песней», ей все равно, лишь бы деньги платили. Маша
в их работе ничего не понимает.
В глубине души Александра знала, что согласится. Вдруг это и
есть тот шанс, которого она ждала, о котором грезила по ночам, страстно мечтая
совершить что-нибудь невиданное, огромное, потрясающее воображение! Не упускать
же такую возможность, хотя то неуловимо тревожное, что было в разговоре,
по-прежнему смущало ее. Может, все дело в расходившихся нервах?
Скорее всего так.
И все же она продолжала сосредоточенно перебирать все детали
разговора, и, когда Филипп вышел из ванной и упал животом на одеяло, она
пристально смотрела в стену, и лицо у нее было бледным от напряжения.
Филипп с трудом втиснул свою побитую во всех
империалистических войнах «девятку» в крошечный кусочек свободного пространства
у какого-то ярко освещенного магазина. В магазин и из магазина валом валил
народ, и это позволяло надеяться, что здесь можно купить все необходимое, не
тратя время на бесконечные заезды в муниципальные булочные и молочные.
Внутри магазин был вполне европейским. Из дивной красоты
витрин лился неземной матовый свет. Сыры были круглыми и желтыми, как и
полагается сырам, куски мяса — сочными и аппетитными, фрукты — жизнерадостными
и глянцевыми, как на рекламной картинке. Пирожные в, легкомысленных кружевных
салфеточках хотелось немедленно съесть, а потом еще облизать пальцы.
Усмехаясь, Филипп покатил свою тележку между рядами,
высматривая знакомые коробки и банки. Наверное, ему придется все-таки взять
продукты на себя. Три дня он ждал, что Алекс возьмет оставленные им деньги, но
они так и продолжали лежать на пианино.
Очевидно, эта сумасшедшая решила: если он сказал, что в
субботу они поедут на базар, значит, до субботы она не должна до них
дотрагиваться. Очень на нее похоже.
Интересно, на что она живет?
С утра до ночи она писала какие-то статьи. Если он правильно
понял, эти статьи ей заказывали ближние и дальние друзья и подруги, нахватавшие
работы, с которой не успевали справиться. Она писала за них, они ей что-то
платили, а потом публиковали под своими фамилиями.
Интересно, что можно на этом заработать? Ему казалось, что
очень мало.
Каждый вечер, во сколько бы он ни приехал, его ждал накрытый
льняной хрустящей салфеточкой стол с тяжелой фарфоровой тарелкой и высоким
стаканом. Эта салфеточка, каждый день свежая, и тяжелый фарфор, и серебряные
приборы кое-что рассказывали ему о ней, и он уже не мог бы сказать, что совсем
ничего о ней не знает. Странно, но она начинала по-настоящему нравиться ему.
Она все время пряталась от него. Он был уверен — чтобы не
мешать ему. Хотя чему, собственно, она могла помешать, если он добирался до
дома часов в десять вечера? По телефону она говорила приглушенным голосом, как
будто из-под подушки. Однажды он даже специально зашел в спальню, чтобы
посмотреть, — может, и вправду из-под подушки. Она говорила, сидя на полу, за
диваном, и вся так и вскинулась, когда он вошел. От неожиданности он
пробормотал по-французски какое-то извинение и быстро ретировался, прикрыв за
собой дверь.
Она ужасно, чудовищно его стеснялась, как семнадцатилетняя
девочка, а не вполне взрослая женщина, да еще побывавшая замужем.
Свою первую ночь с ней Филипп вспоминал со смесью какого-то
истерического веселья и удовольствия.
Конечно, свет был погашен в первую же секунду, и плотно
задернуты толстые шторы, очевидно, служившие для затемнения еще во времена Второй
мировой войны. Конечно, она тряслась, как внезапно схваченный за уши заяц,
который за секунду до этого мирно поедал морковь, не догадываясь об ожидающей
его участи «худшей, чем смерть», как писали в каком-то готическом романе, где
героине тоже предстояла ночь с мужчиной. Конечно, она продолжала называть его
на «вы», чем ужасно его веселила.
Но все последующее удивило многоопытного Филиппа Бовэ.
Временная московская жена оказалась пылкой и нежной, как искрящееся вино в
ледяном бокале. В какую-то минуту она вдруг забыла, что должна стесняться и
трястись, и превратилась в живую, чувственную и неопытную девушку, остро
реагирующую на все его прикосновения и ласки.
Должно быть, ее муж был просто больной, решил Филипп, когда
она наконец уснула и он смог снять затемнение и зажечь торшер. Он довольно
долго рассматривал ее, привыкая. Ему тоже необходимо было свыкнуться с мыслью,
что теперь она будет спать у него под боком и что это именно она, та, которую
он встретил на вечеринке в свою первую неделю в Москве и вслед которой смотрел,
прямо физически ощущая, что должен забрать ее себе.
Теперь, вспоминая о ней по дороге домой или, очень редко,
среди дня, он с удовольствием предвкушал, как вернется в ее квартиру, где его
будет ждать льняная салфеточка на столе, горячая еда и целая ночь с ней вдвоем
под толстой и легкой периной…
Филипп расстегнул куртку. Почему-то в этом магазине вдруг
стало чертовски жарко. И все полки с банками и коробками остались, оказывается,
далеко позади, а он глубокомысленно и уже, наверное, давно изучает стенной
холодильник с мороженым.
— Вам помочь? — спросила из-за плеча продавщица.
— Нет, спасибо, — ответил Филипп по-французски, чтобы
отстала, и улыбнулся ей лучезарной улыбкой.
Пришлось возвращаться и делать второй заход, не позволяя
мыслям вернуться к Алекс.
