А завтра ночью, ровно в двенадцать, она пожелает, чтобы
нашелся Ваня, и позвонил Филипп, и она вернулась на работу, и тогда, конечно
же, все сбудется. Или этих желаний слишком много для одного Нового года?
Паркет был натерт до зеркального блеска. Смешиваясь с
ароматом хвои, в квартире витал едва слышный запах полироля — она протерла всю
мебель — и теста, которое Александра все же поставила, втайне надеясь, что,
может быть, кто-нибудь из старых приятелей заглянет к ней завтра, не побоявшись
запрета всемогущей Вики. Она собиралась печь пирог с мясом и два сладких
рулета, с орехами и изюмом. На буженину денег, конечно, не хватило, но без нее
легко можно обойтись, когда есть пироги. Даже если никто не придет, все равно
она правильно решила — что за Новый год без пирогов!
Стоя на шаткой стремянке, она старательно привязывала к
люстре ярко сверкающий фонарь из разноцветной фольги, когда раздался звонок в
дверь.
Александра вздрогнула и уронила фонарь.
Кто это может быть? Она никого не ждет! Никто не может прийти
к ней сегодня.
Ладони внезапно и сильно вспотели. Резко забилось сердце.
Маша? Она звонила утром, сказала, что перезвонит первого.
Ладка на Канарах. Кто же?
Звонок нетерпеливо и длинно прозвучал во второй раз.
Медленно, как под гипнозом, Александра слезла со стремянки,
вытерла о джинсы вспотевшие руки. Подойти или нет? В раздумье она ногой убрала
с дороги упавший фонарь. Он тихо зашуршал по паркету, но Александре показалось,
что он загрохотал, как пустое ведро.
Третий звонок.
Она вышла в прихожую, ожидая чего угодно — выстрела, взлома,
разбойного нападения с автоматами. Все-таки они до нее добрались. Вычислили.
Нашли. И сейчас будут убивать. Она закрыла глаза.
— Алекс! — раздался из-за двери приглушенный и нетерпеливый
голос Филиппа. — Открывай, у меня заняты руки!
И, в продолжение, возмущенный вопль соседки напротив:
— Что вы шумите, молодой человек?! Александра накинулась на
замки, в одну секунду открыла все три, изо всех сил дернула медленную тяжелую
дверь…
Он стоял в окружении каких-то коробок, коробочек, пакетов,
сумок… Они занимали буквально всю лестничную площадку. Вид у него был сердитый
— наверное, замучился тащить все это наверх: лифт уже дня три не работал.
Совершенно растерявшись, Александра стояла и молча смотрела
на него.
— Можно мне войти? — уже обычным, вежливым тоном спросил
Филипп.
— Откуда ты взялся? — очнулась наконец Александра.
— Из Шереметьева, — ответил он, перелезая через коробки.
Добравшись до Александры, он поцеловал ее долгим и каким-то неуместным для
лестничной площадки поцелуем, от которого Александра покачнулась, и
распорядился: — Помоги мне все это внести. Вот та, что длиннее всех, — легкая.
Там антенна.
— Какая антенна? — пробормотала Александра, вцепившись в его
куртку, другую, не ту, в которой он уезжал, — и радостно заглядывая ему в лицо.
— Обыкновенная, телевизионная, — объяснил Филипп, тоже глядя
ей в глаза. — Если я и дальше буду смотреть ваше телевидение, меня придется
сдать в дом для сумасшедших.
— В сумасшедший дом! — поправила Александра, задыхаясь от
счастья. — Не в дом для сумасшедших, а в сумасшедший дом!
— Вот именно, — сказал он, подхватывая какую-то коробку. —
Придержи дверь, Алекс.
Он вошел в квартиру и длинно свистнул.
— Вот это да! Как же ты ее приперла?
От глупого, невозможного, не поддающегося никакому анализу
счастья она как бы совершенно потерялась, не зная, что делать, что говорить,
как не таращить на него глаза.
Господи, спаси и помилуй, он же приехал! Приехал к ней на
праздник. Из Парижа.
В это невозможно поверить, но вот же он, смуглый и румяный с
мороза, в распахнутой куртке, и очки привычно сдвинуты на середину переносицы,
и волосы завязаны в привычный стильный хвост. Было время, когда ей не нравилась
его прическа, но только не сейчас. Сейчас она от нее в восторге.
Да что же с ней такое творится?
Как лунатик, она ходила за ним, пока он таскал свои коробки,
в том числе и ту, в которой была антенна и которую должна была тащить она.
Потом он стянул с плеч куртку, влез на стремянку и привязал фонарь. И
принюхался.
— Пироги, — тонким голосом пояснила Александра. — Я
поставила пироги. Надо посмотреть, может, уже подходят. Что-то мне показалось,
я переложила сдобы…
— Остановись, — сказал он и приложил к ее губам длинный
загорелый палец. Она сразу замолчала и заморгала глазами.
Ей очень хотелось его обнять. Его приятно было обнимать,
одетого и раздетого, какого угодно. У него красивое сильное тело — широкие
развернутые плечи, прямая спина и крепкие ноги. А, черт, зачем она об этом
думает?!
— Я очень рад тебя видеть, Алекс, — тихо сказал он.
— Я тоже, — пробормотала она. — Как это ты догадался
приехать?
— Сам не знаю, — сказал он и потянул ее на пол, под елку. —
Давай уже начнем праздновать Новый год…
Они «праздновали» часа полтора. «Праздновали» бы и дальше,
но внезапно очень захотели есть. Пришлось подниматься с толстого и теплого
ковра, на который Филипп кинул еще атласное одеяло, собирать разбросанную
одежду и, поминутно целуясь, отправляться в ванную.
«Это не я, — уверенно сказала себе Александра, увидев свое
отражение в зеркале. — Не может быть, чтобы это была я. Не может быть, чтобы ко
мне на Новый год приехал Филипп. Или может?»
— Алекс, твои пироги вылезли из кастрюли, — сообщил Филипп,
сунув в дверь голову. Увидев, что голая Александра стоит посреди ванны и
скептически рассматривает себя в зеркало, он пролез дальше и ущипнул ее за
попу.
— Ты очень красивая, — заверил он ее. — Не смотри на себя
так критически. Ты самая красивая из всех известных мне женщин.
— Ты просто извращенец, — пробормотала Александра и
покраснела.
— Конечно, — согласился он. Пресвятая Дева, как же он рад,
что ему удалось прилететь!
Странно даже подумать, что еще вчера он сомневался, стоит ли
затевать все это. Одно только выражение ее лица, когда она наконец открыла
дверь, стоило того, чтобы вернуться в Москву почти на неделю раньше. Ему
решительно нечего было делать в Москве эту неделю, но он замучился, думая о
том, как она встретит Новый год — одна. Он знал, что две ее лучшие подруги не
смогут быть с ней, а на остальных мало надежды. Он все думал и думал и в конце
концов решился.
