Александра рассказала девицам все, включая беспримерный
подвиг Кати Матвеевой, поверившей ей и заставившей поверить Глебова. Тогда же
они решили, что конспирацию можно пока отменить.
— Но видишь, все равно ничего не помогло, — пробормотала
Александра. — Глебова сняли, а от Вешнепольского ни слуху ни духу…
— Был бы жив… — сказала Маша, встала и ушла на кухню.
— Что-то мне кажется, — раздумчиво проговорила Лада, — что
этим дело не кончится. Глебов — он, поди, не совеем дурак и наверняка
попытается найти тех, кто его подставил.
— Ну, к нам это отношения не имеет, — уверенно заявила
Александра. — Те где-то намного выше. Очевидно, даже выше Викиного папаши.
— А Победоносцев? — заводясь с пол-оборота, начала Лада. —
Он на всю страну его «прославил»! А вдруг Ванька вернется?!
Они тяжело задумались.
— А как бонапартист отреагировал на перспективу провести,
ночь без тебя? — спросила Лада. — Не выразил желания встретить-проводить?
— Да чего меня встречать-провожать, когда от монтажной до
дома ровно семь минут, а сейчас еще рано? — Александра чувствовала
необходимость заступиться за Филиппа, которому, конечно, и в голову не пришло,
что ее нужно бы встретить с работы.
— Ты бы хоть ему намекнула, чтобы он к подъезду выдвинулся,
— посоветовала из кухни Маша. — Постоял бы, воздухом подышал…
— Идите вы… — буркнула Александра и поплелась в прихожую
одеваться.
Куртка была холодной и влажной. Сразу после Нового года
вместо крещенских морозов пришла оттепель, лил дождь, подъевший почти весь
снег, на тротуарах стояли глубокие лужи, и по дороге от метро Александра попала
под дождь. Куртка промокла, и одеваться было противно.
— Подожди, — приказала Ладка, поднимаясь. — Я, конечно, не
Филипп, король Франции, но, так и быть, отвезу тебя хотя бы туда. Кто знает, во
что ты еще по дороге можешь вляпаться…
— Ничего страшного, — убеждал Филиппа усталый молодой врач,
приехавший на «Скорой». — У нее просто нервный шок, довольно сильный, и еще эти
порезы…
— Да, да, порезы, — повторил Филипп. Он не мог смотреть на
Александру, он отворачивался от дивана, на котором она лежала, неподвижная и
бледная, как неживая. Ему было стыдно. Он знал, как виноват перед ней.
— Ничего страшного, — твердил врач, который с первого
взгляда понял, что Филипп иностранец. И это раздражало его еще больше.
«Да, — думал он язвительно. — У нас на улицах, случается,
убивают. Нечего по ночам болтаться. А уж коли ты такой заботливый, мог бы
оторвать задницу от кресла и подождать у подъезда, глядишь, ничего бы и не
было…»
— Вы слышите меня? — спросил он раздраженно. — Ну хотите, я
заберу ее в больницу?
— Нет, нет, спасибо, — сказал Филипп, очнувшись, и посмотрел
на врача так, что тому показалось: сейчас этот бледный взъерошенный мужик
кого-нибудь ударит. Он даже отступил немного. Кто его знает, может, и вправду
переживает…
Зазвонил телефон. Филипп долго не мог сообразить, где он
звонит, пока фельдшер не тронул его за плечо и не кивнул на надрывавшуюся
трубку.
— Я уже еду, — сказали в трубке, когда Филипп ответил. —
Насколько все плохо? Нужно везти в больницу?
— Вроде нет, — сказал Филипп спокойно. — Но, если можешь,
привези… врача.
— Хорошо. Только это займет какое-то время. Ничего?
— Ничего, — ответил Филипп.
Теперь почти все — ничего.
«Ишь ты, — подумал, раздражаясь, врач со «Скорой», — мне он
не доверяет. Требует другого. Ну, и пошел к черту…»
— Милицию вызывали? — спросил он грубо. — Вызовите, они хоть
протокол составят…
— Она поправится? — вдруг спросил нервный иностранец. — Вы точно
уверены, что она поправится?
Врач чуть не заскрипел зубами:
— Да говорят вам, нет никакой опасности! У нее два пореза,
совершенно бессмысленных и не представляющих угрозы для жизни. Чистенькие,
никакой инфекции, только крови много. Через две недели они заживут. Ну, через
три. Если вы положите ее в хорошую клинику, и следов никаких не останется.
Вообще никаких. Вы меня понимаете?
— А почему она в обмороке? — спросил Филипп, чувствуя себя
идиотом. Она была не в обмороке, она спала, ей вкололи снотворное. Но Филипп
хотел, чтобы врач подтвердил это.
— В обмороке она была очень недолго, — призвав на помощь все
свое терпение, в который раз начал объяснять врач. Ему казалось, что он говорит
с душевнобольным. — Она пришла в себя, заплакала, почувствовала боль, я вколол
ей снотворное. — Он ткнул пальцем в ампулу со спиленной головкой. — Если
повезете ее в больницу, я напишу вам, что именно я колол…
— Да, — сказал Филипп, — да, пожалуйста…
Фельдшер маялся у двери. Он был еще моложе врача, и ему
давно уже надоела и эта квартира, и тупой иностранец, и его явно преувеличенные
опасения за пострадавшую девицу. Интересно, в этих их Европах все такие
пугливые суслики?
— Спасибо, — поблагодарил Филипп. — Спасибо.
Он забыл что-то еще, что обязательно нужно сделать… Что же?
Ах, да… Заплатить.
Он вынул из бумажника деньги и протянул врачу. Должно быть,
там было много, потому что врач вдруг перепугался.
— Что вы, что вы, не надо… — забормотал он, оглядываясь на
фельдшера, у которого тоже стало растерянное лицо. — Нет, нет, я не возьму.
Филиппу было не до споров. Кроме того, ему хотелось, чтобы
они поскорее уехали. Он чуть не за пазуху сунул деньги все еще что-то
бормочущему врачу и вежливо сказал:
— Большое спасибо, вы очень нам помогли.
Врач дико на него посмотрел, стиснул в кулаке деньги и
направился к двери. За ним — фельдшер. В ночной тишине Филипп отчетливо слышал,
как они спускаются по лестнице, что-то громко обсуждая, как натужно и неохотно
заводится мотор машины, на которой они приехали, и как она выезжает со двора,
хрустя по намерзшему на асфальте льду.
Они остались вдвоем, Филипп и его жена. «Зачем я отпустил ее
на эту дурацкую работу? — горестно думал Филипп. — Вполне мог бы не отпускать.
Она послушалась бы. Она всегда всех слушается и меня бы послушалась…»
Он подошел к дивану и сел рядом на ковер. Александра дышала
ровно, у нее было удивленное лицо и уже не такое безжизненное, как в первое
мгновение, когда ему показалось, что она непременно умрет. Ухо перевязано, на
щеке налеплен толстый больничный пластырь.
