— Пугали, — сказал Филипп неохотно.
— Меня? — поразилась Александра.
— Меня, — отрезал Филипп и поднялся. — Нужно дожить до
завтра, Алекс. И тогда все будет хорошо. Ты задашь мне все свои вопросы, и я на
них отвечу. А пока давай полежим немного…
Они и вправду лежали, не засыпая и не читая, и думали каждый
о своем.
Александре хотелось подумать о бабе Клаве, от которой она
уезжала так далеко и так надолго, но у нее не получалось. Баба Клава все время
отступала куда-то в тень, словно специально освобождая место для других мыслей
и чувств.
Вот-вот замкнется один круг. И начнется какой-то другой, о
котором Александра еще ничего не знает. Что там будет, в этом втором круге?
Будут ли в нем ее девочки, и Филипп, и Иван Вешнепольский? И каково ей самой будет
в чужой стране с чужим языком, привычками, обычаями? Ведь, наверное, там у
Филиппа Бовэ есть родственники и друзья, как-то они к ней отнесутся? И вдруг ей
снова придется страдать из за собственного несовершенства?
А может, еще их убьют по дороге в Шереметьево, и не нужно
будет никому ничего доказывать…
Почему-то она шла по дорожке к своему деревенскому дому, но
не со стороны электрички, а со стороны леса, и она боялась этого леса и хотела
побыстрее дойти.
Александра так и не продала этот дом после бабушкиной
смерти, хотя ездить ей было совсем некогда. Катерина Максимовна, соседка,
приглядывала за ним и раз в год писала Александре письма, в которых уведомляла,
что все в порядке, дом стоит — и еще сто лет простоит! — имущество в
сохранности.
Бабушку она увидела в огороде. Заслонившись от солнца
ладонью, она смотрела на приближавшуюся Александру.
Сердитая, поняла Александра.
— Наконец-то, — сказала бабушка язвительно. — Я уж думала,
не дождусь.
— Привет, бабуль, — поздоровалась Александра тихо. — Что это
ты в город не едешь?
Там, в этой перевернутой реальности, бабушка жила почему-то
в деревне.
— Мне и тут хорошо, — сказал бабушка независимо. — Я его
сроду не любила, город этот. То ли дело здесь — красота, воздух, лес какой!
Старики говорят, на сто верст! Всю жизнь в городе промаялась, а зачем? Здесь
только и жить.
Солнце валилось в луга — лохматое, красное и нестрашное.
Было тепло и пахло полем, травами, близким дождем.
— У вас дождь был? — спросила Александра.
— Был, — согласилась бабушка. — Это у вас там ничего нет. А
у нас тут все есть.
Они сели на крылечко, как и вправду сидели когда-то —
маленькая Александра с тряпичной самодельной куклой и бабушка с вязаньем.
Солнце переливалось и путалось в спицах, и Александра никогда не могла понять,
зачем летом вязать такие теплые и толстые носки.
— Видишь, как хорошо? — спросила бабушка, когда они посидели
немного молча. — Все у меня хорошо. Ты не переживай за меня, Саша. Хоть я и не
в городе живу, а все знаю, все вижу. Конечно, может, мне не стоило в деревню
переезжать, я бы за тобой ухаживала, а может, присоветовала бы что-нибудь,
уберегла, защитила…
— Да что ты, бабуль, — пробормотала Александра. — Ты о чем?
— О том! — вспыльчиво сказала бабушка. — Не перебивай. Я же
ведь не старая дура безмозглая, как некоторые бабки. Ты меня слушай. Ты
поезжай, Саша. Может, и хорошо. Мне вот тут видишь как хорошо, хоть я и одна,
без тебя. А поначалу знаешь, как себя ругала? Ведь переехала и бросила тебя
одну-одинешеньку, девочку мою маленькую…
— Бабушка! — закричала Александра. — Не плачь!
— А кто плачет? — гордо спросила бабушка и высморкалась в
белоснежный платок. — Я? Я никогда не плачу. Это ты у нас по этой части мастерица.
— Бабуль, — начала Александра, торопясь и понимая, что
свидание это скоро закончится, — а ты… ты…
Нет, не могла она решиться и спросить ее об этом. Не могла.
— Тебе было трудно со мной? — быстро договорила она. —
Все-таки маленький ребенок, такая обуза…
— Какая обуза! — махнула рукой бабушка. — Лучше тебя и ближе
тебя у меня за всю жизнь никого не было. Что делать, характер такой… А ты все
терпела да ласкалась, как щенок. Я бы за тебя жизнь отдала, Саша. Вот как
любила…
Александра потянулась ее обнять, прижалась, чувствуя
знакомый запах свежести и высушенного на солнцепеке белья. Ах, что это был за
запах, единственный в мире, оберегающий от бед и несчастий, от болезней,
напастей, дурных снов, плохих людей… Она вдыхала его, стараясь запастись,
надышаться впрок, и рыдала, не в силах остановиться.
— Саша! — сказала бабушка строго. — Грех так убиваться. Не
плачь. Посмотри, красота какая.
Александра кулаком вытерла слезы, и бабушка подала ей свой
платок, не тот, который был у нее в руке, а свежий, из кармана — льняной,
отглаженный и с ее инициалом, затейливой буквой К.
Бабушка любила вещицы с ее инициалами. Куда-то они пропали
из дома, когда ее не стало и Александра даже позабыла о них, а теперь вот
вспомнила.
Все еще вздрагивая, Александра посидела, тесно прижавшись к
ней боком и мусоля платок.
— Ну, — сказала бабушка, — иди. А то на электричку
опоздаешь. Вот всегда с тобой беда — нет бы на час раньше приехать, я бы тебя
накормила. А сейчас голодная поедешь, что ты там будешь есть, в городе своем?
— У меня все есть, бабуль, — улыбнулась Александра. — Не
ворчи.
— Езжай! — сердито приказала бабушка. — И в следующий раз
пораньше приезжай. Или на выходные…
— Алекс! — позвал ее кто-то осторожно. — Вставай, Алекс!
Она открыла глаза.
Филипп стоял над ней, наклонившись и рассматривая ее лицо.
— Ты улыбаешься? — спросил он и поцеловал ее. — Сегодня у
тебя нет похмелья? Если нет, приготовь завтрак, а я соберу свои вещи.
— Мне приснился такой потрясающий сон, — сказала Александра,
приподнимаясь на локтях и проверяя себя, все ли она помнит. Оказалось — помнит
все, до мельчайших деталей. — Слышишь, Филипп?
Она даже засмеялась тихонько.
— Про мою бабушку. Как будто она теперь живет в деревне, а я
к ней приехала в гости. И она мне сказала, что она меня очень любит и с детства
любила…
— А как может быть иначе? — искренне удивился Филипп. — Она
тебя вырастила. Не отдала в детский приют или на удочерение. Конечно, она тебя
любила.
