— Вы в милиции работаете… Дима?
Он посмотрел на Марту несколько свысока и вздохнул
байроновским вздохом. Ему было двадцать пять лет, шеф оставил его «за
главного», он чувствовал свое превосходство над Даниловым, за которым он должен
был присматривать, и ему нравилась Марта. Просто так. Она была высокой и
худощавой, немножко бледненькой, очень симпатичной. Диме нравились все без
исключения девушки — и все «просто так».
— Это я раньше в милиции работал. — О том, что он работал
там восемь месяцев или даже чуть меньше, Дима умолчал. — Кое-что понимаю.
— Мы не могли бы посмотреть видеозапись? — попросил Данилов
вежливо. — Может быть, там что-то осталось?
Дима вдруг покраснел. Марта посмотрела с удивлением — он
весь стал розовый, от шеи до волос, и этот розовый младенческий разлив вдруг
сделал его совсем мальчишкой.
— Как это я сам не подумал, — пробормотал он себе под нос, —
это же в первую очередь надо было…
Марта и Данилов проводили глазами его стремительно
удаляющуюся спину.
Спина удалялась в сторону кухни.
«Вернее, того помещения, которое вчера было кухней», —
подумал Данилов мрачно.
— Куда это он?
— Там камеры наблюдения.
— В кухне?!
— Нет. Не в кухне. Рядом, где мы… где лежал охранник. Марта,
я прошу тебя, пойди выпей кофе и посиди в машине. Я боюсь, что тебе вредно…
— Ты лучше ничего такого не бойся, — посоветовала Марта, —
давай я тебе чем-нибудь помогу.
— Ты мне ничем помочь не можешь, — сказал Данилов твердо, —
было бы очень хорошо, если бы ты мне не мешала.
Марта хотела было вступить в очередную дискуссию, но
посмотрела ему в лицо — и не стала.
Ни разу за все пятнадцать лет она не видела, чтобы Данилов
выходил из себя. Он бывал подавленным, недовольным, усталым и никогда —
взбешенным. Марта подозревала, что такие сильные чувства, как бурное веселье,
бешенство или горе, вообще ему незнакомы.
Сейчас он был каким-то странным. У него были красные глаза —
очевидно, все от тех же химических испарений, наполнивших дом, как газовую
камеру, — и щека возле рта будто мелко дрожала.
— Андрей Михайлович, — позвал охранник, — подойдите,
пожалуйста!
— Марта, — Данилов стянул с плеч дубленку и сунул ее Марте в
руки, — пожалуйста, отнеси в машину. Мне в ней неудобно и жарко. Я где-то
бросил шарф и был бы признателен, если бы ты его нашла. Это… ручная работа,
вышивка и что-то еще, — добавил он, как будто смущенный тем, что просит ее о
такой глупости, как шарф.
— Мамочкин подарок? — уточнила Марта.
Данилов на нее даже не взглянул.
— Андрей Михайлович!
— Да. Иду.
Наверное, таким будничным и спокойным тоном он разговаривает
в своем офисе, когда секретарша сообщает ему, что в очередной раз звонит Марта
Черниковская.
Хрупая стеклом, он решительно прошел в сторону кухни, и
Марта двинулась за ним, как на поводке, неся в охапке его дубленку. Мех внутри
был мягкий, нагретый Даниловым. Марта задышала в этот мех, и жить сразу стало
как-то полегче.
— Кассета на месте, — проинформировал охранник, оглянувшись
на них.
Марта старательно отводила глаза от черной густой лужи на
полу. — Только запись на ней…
— Затерта? — спросил Данилов равнодушно.
— Нет, — ответил Дима почти весело, — не затерта, Андрей
Михайлович!
Несколько маленьких телевизоров, поставленных друг на друга
в два ряда, оказались за низкой кирпичной стенкой, которая как будто отделяла
хозяйственное помещение от наблюдательного поста. Там был стол, вращающееся
кресло с высокой спинкой, кушеточка, накрытая тощим солдатским одеяльцем,
стопка засаленных детективов с вылезающими страницами, пепельница,
электрический чайник и две не слишком чистые кружки.
Казарма.
Вот ведь как странно.
Человек моментально создает вокруг себя именно такое
пространство, в котором ему комфортно и привычно. Вряд ли служба безопасности
Тимофея Ильича Кольцова недополучала средств или не имела возможности как-то
украсить быт сотрудников, и вокруг был все же не полигон в Семипалатинске, а
некоторым образом дворец и сказочная красота, и тем не менее охранники
предпочли устроить себе казарму. Во Дворце им было бы неуютно.
Охранник оглянулся, на секунду задержал взгляд на Марте,
нажал какие-то кнопки, что-то переключил — маленькие экраны разом вздрогнули,
пошли полосами, и появились черно-белые картинки, почти фотографически
неподвижные.
— Что это такое? — спросила Марта и еще чуть-чуть
приблизилась.
— Это камеры. Их четыре штуки. У ворот, у главного входа, со
стороны леса и последняя у забора. Запись идет только с той, которая у входа.
Смотрите.
Фотографические картинки вздрогнули, затряслись, побежали
белые цифирьки, откручивая время назад, протянулась серая полоса, и Марта
увидела себя — большая голова, короткие ножки, — как будто камера смотрела на
нее сверху. Впрочем, она и смотрела сверху. Рядом с Мартой оказался такой же
куцый и коротконогий Данилов, они смешно потоптались у входа и вперед спинами
бодро двинулись за угол дома. Там они еще потоптались и наконец убрались за
угол.
— И все? — спросил Данилов.
— Все, — согласился охранник. — Выходит дело, кроме вас, на
участке никого не было. Данилов мельком взглянул на него.
— Можно все сначала?
— Да сколько хотите.
Снова полосы, цифирьки, время назад, и опять Марта с
Даниловым у порога, похожие на двух пингвинов. Один пингвин побольше, другой
поменьше.
«Значит, камера „увидела“ только нас. Больше никого не было.
А мы — вот они, на пленке. Получается, что дом Тимофея Кольцова разгромили
именно мы с Даниловым. Мы?!»
— Послушайте… — Марта потянула охранника за рукав. Она вдруг
так заволновалась, что даже перестала прятать нос в спасительную шерсть
даниловской дубленки. — Это ничего не значит. Это какая-то ерунда! Когда мы
приехали, все уже было так, как сейчас. Вы слышите меня?
— Слышу, — согласился охранник с сожалением, как показалось
Марте.
— Кассету можно было затереть, — предположил Данилов
хладнокровно.
— Конечно. Только для того, чтобы ее затереть, нужно знать,
что запись идет только с одной камеры. Кто мог об этом знать? Кроме наших
ребят, которые здесь дежурят, никто. Ну и еще, конечно, кто здесь бывает часто,
тоже, наверное, знает.
