Данилову стало смешно. Вот стоит он посреди улицы,
философствует, ждет Марту, мешает добрым людям катить свои сумки. Куда же Марта
подевалась!
— Данилов, я голову мою, — в ухо ему сказала Марта, и сразу
почудилось, что он слышит теплый запах шампуня и мыла, — тебе чего?
— Ничего. — Ему вдруг стало неловко от того, что он слышит
ее запах и знает, что она сидит в ванне. — Я просто так позвонил, извини. То
есть я хотел спросить, как ты себя чувствуешь?
— Оч-чень хорошо, — ответила Марта почему-то зловещим тоном,
— я себя чувствую ничуть не хуже, чем два часа назад.
— Я рад, — сказал Данилов, не придумав ничего лучше.
— Ничего ты не рад. Ты звонишь не за этим. Ты где? На улице
где-то?
— Да, я… в Жулебине.
— К Венику поперся!.. — ахнула Марта. — Зачем?! Ты же не
собирался!..
— Марта, мы все это потом обсудим. Слушай, ты не могла бы…
— Что?
Ему было так неудобно, что он едва заставил себя договорить
до конца:
— Просто случайно… так получилось, что Тарасов завез меня
сюда, а я без машины… если у тебя нет других планов, может, ты заедешь за мной,
и мы в ресторан сходим, что ли… Или еще куда-нибудь. Можно съездить в пирамиду
за порцией космической энергии.
Марта засмеялась ехидным смехом.
— Я же тебе утром предлагала — давай приеду! А ты что мне
сказал?
— Что я тебе сказал?
— Ты мне сказал: я вечером позвоню. А как без машины
остался, так приезжай, моя душечка! А я, между прочим, нежная, ранимая и вообще
застенчивая. А ты меня используешь в личных целях.
— Не использую. Ты приедешь или нет?
— Да! — радостно сказала она в трубку. Так ей хотелось к
нему приехать, что она даже побаивалась слегка, как бы он не передумал. Нужно
не забыть выключить мобильный, как только она выйдет из ванной. Чтобы Данилов
не смог ничего отменить. — Где тебя искать и когда? Я быстро не смогу, только
часа через полтора.
— Ты помнишь, где живет Веник?
— Улицу помню. А дом и квартиру нет.
— Квартира тебе не нужна, я не хочу, чтобы ты поднималась.
Дом четыре, корпус два. Третий подъезд, если заезжать со стороны области. Через
полтора часа я буду ждать тебя у подъезда, — распорядился Данилов, обретя почву
под ногами. — Кстати, если хочешь, можешь до завтра остаться у меня.
— А как же Лида?! Опять мимо романтического свидания?!
— Пока, — попрощался Данилов.
— Если бы ты был на машине, — успела напоследок выпалить
Марта, — ты бы мне и не позвонил. Тебе нужна моя машина, а не я!
— Пока, — повторил Данилов и сунул трубку в карман.
Машина ни при чем, это уж точно.
Он не был готов к разговору с Тарасовым и не был готов к
воспоминаниям и к тому, что ему опять придется оправдываться, на этот раз перед
«другом детства», а не перед матерью, и к кассете на резиновом коврике готов не
был — ни к чему он не был готов из того, что случилось с ним этим утром,
включая ванну с краской, в которой он во сне чуть не утонул. И в детектива он
играл плохо, а времени у него было мало, и Веник, который, зевая, велел купить
сигарет, тоже как будто вытащил камушек из-под его ног, и он как-то покосился,
сдвинулся, поехал, словно в зыбучий песок, и только Марта могла остановить это
ужасное погружение.
Веник жил в новом доме — масса поставленных друг на друга
бетонных плит, облицованных чем-то грязно-белым. В подъезде было сыро,
натоптано, газетные ящики распахнуты и покосились, двери лифта разрисованы
черным, худая кошка, вздрагивая от каждого звука, вылизывала серую лапу, и
дергала ушами, и боялась, в любую секунду готовая бежать, спасаться. Разве
спасешься, убежишь?
Веник, открывший Данилову дверь, оказался почему-то в синей
спортивной кофте и в трусах.
— Здорово, — сказал он, — проходи. Можешь не разуваться, у
меня ремонт.
— Зимой? — удивился Данилов, осторожно протискиваясь между
газетной стеной и залитой побелкой стремянкой. Тут тоже воняло краской, и
Данилов подумал, что этот запах будет теперь преследовать его всю жизнь.
— А? — переспросил Веник. — Сигарет привез?
— Да. А где семья?
— Семья далеко. Слушай, а пивка ты не догадался…
— Нет, — перебил его Данилов, — пивка не догадался.
— Это плохо. Семья уехала.
— Уехала? — Данилову не хотелось вешать свою дубленку на
утлый гвоздик, где уже была пристроена Веникова куртка, и, держа ее в объятиях,
он прошел по газетам и оказался в кухне. Потолок был пятнисто-синим, пол
заляпан известкой, шкафы сдвинуты и прикрыты пленкой и кое-где все теми же
газетами. В раковине гора грязной посуды. Сесть было некуда.
— Моя семья уехала от меня! — пропел Веник бодро. — Положи
ты свою шубу куда-нибудь! Или что? Брезгуешь?
Данилов промолчал.
— Молчишь, — констатировал Веник, — значит, брезгуешь. Ты
бы, аристократ хренов, раньше брезговал, когда на Нонке женился! Что ж ты тогда
не брезговал, а сейчас, значит…
— Хватит, — попросил Данилов, — я все это уже слышал.
— Ничего, еще разок послушаешь! Да если б не ты, мы бы Нонку
так пристроили, что тебе и во сне не приснится! И жила бы она сейчас,
здравствовала, детей растила, а она на кладбище лежит! Да за нее до тебя знаешь
кто сватался?! — Веник бросил сковороду, на которой что-то деловито нюхал во
все время обличительной речи, подошел к Данилову, как бы намереваясь схватить
его за грудки, но не схватил, а, наоборот, отвернулся и хлопнул ладонью по
столу. Стол тоже был чем-то накрыт, и звук получился неубедительным. — Ты
знаешь, кто за нее сватался?! Так нет, надо было тебе влезть, а теперь ты нами
брезгуешь!
— Все, — спросил Данилов, — закончил? Или еще продолжать
намерен?
— А ты мне рот не затыкай!..
— Я тебе ничего не затыкаю. Можешь продолжать, а я пока
выйду, посмотрю твой ремонт.
— Да что смотреть!.. Нечего там смотреть!.. Грязища и больше
ничего!.. Я на зарплату живу, мне архитекторы не по карману.
— Ну да, — согласился Данилов.
Веник что-то пробормотал себе под нос, как будто выругался,
а может, и в самом деле выругался и, сильно стукнув, поставил сковородку на
плиту.
Данилов знал меню назубок — сначала справедливый гнев, потом
немного обличительных речей, потом нечто жалостливое, а на закуску что-нибудь
родственно-добродушное.
