Ему показалось, что вид у Марты стал чуть более ехидным,
возможно, именно потому, что она побывала в мусоре, Детали, детали, которых
накопилось так много, что в них можно было зарыть не одну, а две собаки.
Или даже целую стаю собак.
Растоптанный в пыль янтарь на даче у Кольцова и Лида,
которая говорит, что потеряла брелок.
«Ну, тот самый, из янтаря, ты привез мне из Прибалтики,
неужели не помнишь?»
Голубая краска, которой было написано «Это только начало», и
голубая краска у Данилова на ботинке. Веник собирался красить ванную в голубой
цвет.
Ключи от офиса. Очки, брошенные на кровь. Кассета на полу в
машине Тарасова. Губная помада, которой написано: «Ты виноват». Записки — ему и
Марте.
Окровавленная рубаха.
Почему Веник соврал? Где он мог быть утром в субботу, и
почему это такая страшная тайна? Если все это — его рук дело, разве нельзя
придумать что-нибудь убедительное, красивое, правдоподобное, легко проверяемое?
Почему не придумал? Потому что ничего не боялся? Потому что не имеет к этим
делам никакого отношения?
Как понять, что из всего этого важно, а что — просто мусор?
Как стать таким же ловким и сообразительным, как детективы в кино?
Повторяющийся элемент, сказала Знаменская. Знать бы, как его
найти, этот элемент, если головоломка никак не складывается и кусочков все
время недостает, а те, что есть, кажутся лишними?
Данилов потянул к себе телефонную книжку и вытащил из нее
ручку. Он не мог думать без блокнота и ручки, и эта его привычка погубила
Сашку.
Он столбиком выписал имена и таким же столбиком — все
кусочки головоломки. И провел стрелки от имен к кусочкам и обратно. Стрелочек
получилось много, они пересекали друг друга, и разобраться в них было
невозможно.
Нет никакой логики, сказала однажды Марта, только ненависть
и злость!
Данилов был уверен, что логика есть, нужно только правильно
думать. Думать как-то не так, как он, Андрей Данилов, архитектор, зануда,
несостоявшийся музыкант, а как тот, хитрый, безжалостный, ненавидящий убийца,
«Что ему от нас нужно? — жалостливо подумал Данилов. — Что привязался?»
Данилов снова взялся за ручку и нарисовал еще немного
стрелочек.
Самым главным ему казалось то, что на приеме все говорили,
что у него нездоровый вид и вообще он выглядит как-то странно. И еще шкатулка.
Он написал на чистом листке: «прием» и «шкатулка».
Шкатулка стояла в стенной нише, и Данилов побрел к нише,
держа левой рукой правую, потянулся, морщась и охая, и достал ее. Открыл — в
три приема — и снова закрыл. Ее легко было сломать. Открыть непросто.
Выходит, «черный человек», написав на его зеркале губной
помадой «Ты виноват» и залив его чем-то грязно-бурым, отправился сюда и стал
медленно — в три приема — открывать шкатулку.
Данилов закрыл глаза и представил себе, как это было — как
за его столом сидел чужой человек и открывал шкатулку, которую бабушка
подарила, когда Данилову исполнилось четыре года. Нет, пять. Нет, пожалуй,
четыре.
Как чужой человек смог открыть шкатулку? Зачем он ее
открывал, когда ее проще сломать? Проще и быстрее!
Он опять посмотрел на имена, на стрелочки, на шкатулку,
сиявшую белым лицом изображенной на крышке японки, и в этот момент все понял.
Он все понял сразу и до конца. Ему даже холодно стало от
этой отчетливой и неумолимой догадки.
Знаменская была права, он нашел повторяющийся элемент.
Вернее, не нашел, а просто увидел.
Нужно только кое-что проверить, чтобы убедиться, что он все
понял правильно, но и так он был уверен, что прав.
Он понятия не имел, что станет делать, когда все подтвердится.
* * *
Как только Марта вышла из ванной — свежая, но довольно
сердитая, — Данилов заявил ей, что она должна уехать в Кратово и не приезжать,
пока он не позвонит.
— Ты что, — спросила Марта и зевнула, — с ума сошел? Мне на
работу надо. И вообще ты теперь от меня не отвяжешься никогда, не надейся даже.
— Я не собираюсь от тебя отвязываться, — сказал Данилов
терпеливо, — но на работу ты позвонишь и скажешь, что заболела.
— Я здорова как бык.
— Знаменская выдаст тебе справку.
— Не надо мне никаких справок, Данилов! Я иду на работу, и
точка. Что ты станешь без меня делать? А если тебе прострелят еще одну руку или
ногу, кто понесет тебя на спине, чтобы ты смог до конца выполнить свой долг?
— Какой долг? — спросил Данилов мрачно.
— Такой, — ответила Марта туманно. — Ты совсем не спал?
— Спал, — соврал Данилов. — Марта, ты должна уехать в
Кратово. Или я позвоню Надежде Степановне, скажу, что тебе плохо, она примчится
и устроит скандал. Хочешь?
— Надежда Степановна не устраивает никаких скандалов, —
назидательным тоном сказала Марта. — А что случилось-то? Почему я должна
куда-то ехать?
— Потому, что у меня должна быть свобода действий. Пока я за
тебя боюсь, никакой свободы у меня не будет.
— А для чего тебе нужна свобода?
Данилов так толком и не придумал, что будет делать, когда
все подтвердится, поэтому ответить на этот вопрос не мог.
— Мне нужно довести все до конца, — раздраженно сказал он, —
сегодня я это сделаю.
— Сделай при мне.
— Нет. Слушай, перестань со мной спорить, а?
— Разве я спорю? — удивилась Марта и куда-то ушла.
Данилов посмотрел в окно.
— Марта! — крикнул он и прислушался. — Ты выйдешь за меня
замуж?
— Выйду, — сказала она очень близко. Он вздрогнул и
оглянулся. Она стояла у него за спиной и улыбалась. — Конечно, выйду. Хоть ты и
не танкист.
— Не… кто? — переспросил Данилов.
— Не танкист, — пояснила Марта охотно, — у тебя мама
педагог, а папа пианист. Какой из тебя танкист!
— Это о чем?
— О тебе, балда! — Она взяла его за здоровую руку, притянула
к себе и поцеловала в щеку. — Как же ты брился? Ногой?
— Рукой, — ответил Данилов. — При чем тут танкист, я не
понял?
— Ты больше налегай на Шостаковича, вообще ничего тогда не
поймешь. Это только знатоки «Русского радио» понимают, а знатокам Шостаковича
это недоступно. Садись, завтрак готов.
