На завтрак была огромная, как луна, яичница с толстой
розовой полукруглой сосиской. Данилов съел яичницу, запил ее кофе, потом съел
еще кусок у Марты и налил себе еще кофе.
— Слушай, я же ем на завтрак йогурт и сыр, — вдруг удивился
он, — и никогда не ем яичницу. Что такое?
— Ничего, — отозвалась Марта, — просто ты проголодался. За
столько-то лет!.. Позвони Тимофею Кольцову, — сказала она, помолчав, — позвони,
Андрей. Ты не справишься один, это же ясно!..
— Позвоню, — согласился Данилов, — не знаю, станет ли он со
мной разговаривать, но я позвоню. И не называй меня Андреем!
— Не буду, — пообещала Марта.
— Ты сейчас уедешь, — велел Данилов, — а вечером я позвоню.
Или приеду, если все уже будет в порядке. — Он понятия не имел, будет ли
что-нибудь в порядке. — Пожалуйста, Марта. Не осложняй положение.
В полном молчании они допили кофе и собрались.
— Я довезу тебя до твоей машины.
— Только потом уедешь. Ладно?
— Я уже пообещала, — сказала Марта раздраженно, — я не
нарушаю обещаний.
— Я тоже. — Данилов взял ее за отвороты белой шубы, притянул
к себе и поцеловал. — Прости, что я ничем не мог тебе помочь вчера на дороге. Я
втравил тебя в эту историю и ничем не помог.
— Данилов, хоть на время засунь свое благородство
куда-нибудь подальше, а? Оно меня пугает.
— Засуну, — пообещал Данилов, — пошли. Как будто за дверью
шел бой, в который им предстоит ввязаться, хоть страшно и совсем не хочется
воевать, они постояли на пороге его квартиры, потом обнялись, и Марта его
перекрестила.
В молчании они вышли из квартиры, вошли в лифт и спустились
на первый этаж. Благожелательный Иван Иваныч выглянул из своей каморки и
поклонился со спецназовской грацией.
— А ты куда поедешь? — спросила Марта уже в машине. — На
работу?
— Я еще точно не знаю, — признался Данилов, — мне нужно с
Веником повидаться, а потом я решу.
— Данилов, хоть бы ты рассказал мне, что надумал! Почему с
Веником? Ты решил, что все дело в Венике?
— Все дело в том, что на приеме почему-то только и говорили
о том, что у меня странный вид. И шкатулка. Шкатулку открывали долго,
старательно. Ее открывали, когда ее можно было просто сломать, понимаешь?
— Нет, — сердясь от того, что она на самом деле ничего не
понимает, сказала Марта, — я не понимаю!
— Я тоже понимаю еще не до конца, — признался Данилов, — для
того, чтобы все понять, мне нужно встретиться с Веником.
— А краска? А помада? А рубаха с кровью? А надпись голубой
краской? А янтарь?
— Не было никакого янтаря, Марта.
— Как — не было?! Что значит — не было?! Я же сама видела!
— И я видел. Но его не было.
— Данилов, — сказала Марта с тревогой, — ты что? Спятил? Или
у тебя температура?
— Нет у меня температуры! — Как раз в этом он был совсем не
уверен, потому что его знобило и мех дубленки казался холодным и колючим. — Я
все тебе расскажу. Когда сам все пойму.
— Только ты постарайся к этому времени остаться живым, —
пробормотала Марта, и в голосе у нее послышались слезы, — заметь, Данилов, я не
говорю — невредимым, потому что не ставлю невыполнимых задач…
— Смотри на дорогу, — посоветовал Данилов и улыбнулся, —
хотя что тебе какая-то там дорога, когда ты на своей машине, как на
истребителе, летаешь!
В переулке, за офисом Марты, дремал покинутый «Фольксваген»,
слегка присыпанный вчерашним снегом. «Газель», намертво подпиравшая его сзади,
уже уехала по делам.
«Какие случайности», — подумал Данилов.
Если б не эта «Газель», вчера он поехал бы на своей машине,
один, без Марты, и сегодня утром его уже не было бы на свете, и капитан
Патрикеев называл бы его «потерпевший», и Марта искала бы его, изводясь от
беспокойства и страха, и мышонок сжимался бы у нее в животе, а он ничем не мог
бы им помочь.
Все. Конец истории. Если бы не «Газель»!
— А звонить тебе можно, — жалобно спросила Марта, — или тоже
нельзя?
— Можно, — разрешил Данилов, — я приеду вечером. Или позвоню.
Ты, самое главное, не волнуйся.
— Ты еще должен сказать — будь хорошей девочкой! Что ж ты?
— Марта, — сказал он настойчиво, — все будет хорошо. Я
должен ехать, или я ничего не успею.
— Езжай, — сказала Марта и отвернулась.
— Ты сиди в Кратове и жди.
— Езжай, Данилов. — Марта шмыгнула носом. Он неловко
поцеловал ее в ухо и с трудом выбрался из неудобной «Нивы». И захлопнул за
собой дверь. Марта осталась по ту сторону, а он — по эту.
— Пока!
Не взглянув на него, она лихо развернулась в тесном
переулке, нажала на газ и скрылась за поворотом, только мигнули красным
тормозные огни.
Так. Она уехала и пока будет в безопасности. На ее слово
можно положиться, значит, она действительно проведет день на участке в Кратове,
где ей ничто не угрожает. По крайней мере, Данилову хотелось так думать.
Он посмотрел на часы — начало десятого. Веник должен быть на
работе, биржа открывается довольно рано.
Включить зажигание нужно было правой рукой, и Данилов долго
приспосабливал руку к этому действию — очень простому, если в руке нет пулевых
ранений.
Он усмехнулся. Пулевые ранения, черт побери все на свете!..
Какая у него насыщенная, интересная жизнь!
Возле здания биржи было много машин и людей, и Данилов долго
ездил вокруг, пытаясь найти место, чтобы припарковаться. Потом ему повезло —
танкообразный черный джип «Мерседес» вылупился из тесного закутка между желтой
стеной и боком ближайшей машины, побуксовал на месте, вырулил и победно
помчался по тесной, заставленной автомобилями улице, пугая мирных граждан своим
воинственным и зловещим видом. Данилов моментально зарулил в освободившийся
закуток, оставив с носом водителя «Фиата», который караулил с другой стороны.
«Фиатчик» что-то произнес, долгое и неслышное за закрытым
стеклом, и отправился дальше.
Данилова всегда поражала биржа — старинное здание со
стеклянным потолком в самом центре Москвы. Все было «как у больших», как в
Нью-Йорке и Токио, — ряды компьютеров, телефонный трезвон, легион мальчиков в
белых рубашках и непременно без пиджаков, говорящих в три трубки сразу, ряды
часов, показывающих «мировое время», электронные табло с загадочными символами,
сменяющимися с такой быстротой, что разобрать ничего было нельзя, шумная толпа
в центре зала, размахивающая руками, как дикари во время ритуальных танцев, —
все дикари тоже были в белых рубашках и галстуках, — все правильно, похоже,
воспроизведено с точностью до мельчайших деталей.
