Сквозь боль в голове Данилов вдруг подумал, что он,
наверное, очень гордится собой.
— На самый верх, — скомандовал Тарасов. — Сегодня ты
научишься летать. А если не научишься, разобьешься.
— Как ты догадался, что я приеду? — спросил Данилов хрипло.
— Ну-у, — протянул «друг детства», — не настолько же ты
тупой! Я знал, что в конце концов ты все поймешь, не можешь не понять! И знал,
что поедешь выяснять отношения. Твои родители сегодня вечером улетают в Париж.
Где еще я могу быть? Конечно, у них! Я и машину поставил так, чтобы ты сразу
увидел. Ловко?
— Очень, — согласился Данилов. Под ногами хрустел песок и
поднималась многолетняя пыль. На ступеньках кое-где был навален мусор, и
Данилов переступал через него. — А мои родители? Если ты меня сейчас убьешь, у
тебя не будет никакого алиби. Они скажут, что ты как раз в это время уходил из
квартиры.
— Да не заботься ты обо мне, — весело заявил Тарасов и ткнул
его в спину пистолетом, — все в порядке с моим алиби! Я все время смотрел в
окно и, когда увидел, что ты подъехал, сказал Светлане Сергеевне, что пойду за
сигаретами. Тебя ведь не сразу опознают. Документы я у тебя заберу. Пока
проваландаются, родители твои уже и в Париж отбудут. А время я вперед перевел.
Во всей квартире. Михаил Петрович, сам знаешь, на часы никогда не смотрит, а у
Светланы Сергеевны я специально время спросил, когда за сигаретами пошел. И еще
спрошу, когда вернусь. Потом я стрелки назад переведу, только и всего.
Данилов посмотрел вверх. Идти осталось совсем немного. Один
пролет — и решетка последнего этажа.
— Направо! И без фокусов, Данилов! Ты ведь уже покойник.
«Отче наш» знаешь? Читай.
За облезлой коричневой дверью с предусмотрительно снятой
поперечной балкой было значительно холоднее, и свет здесь был другой. Не
размытый серыми подъездными стеклами, а ясный, уличный. Снег залетал в
выставленное окно, бесшумно падал на скрещенные доски.
«Как высоко», — подумал Данилов.
— Ну что, — все так же весело спросил Тарасов, — прочел
молитву? Давай покурим, что ли! Знаешь, мне как-то даже жалко, все-таки ты мой
друг, в один горшок писали! И не верится — неужели сейчас я от тебя освобожусь,
а? Навсегда! На всю оставшуюся жизнь! Ты там будешь лежать, — и он показал
пистолетом вниз, в узкий, как шахта, колодец двора, — мордой в помойке, с
переломанной спиной, с вывернутой шеей, тебя ведь и узнают-то не сразу, а я
пойду чай допивать и вечером в Рим улечу и вздохну наконец всей грудью!..
— Зачем? — спросил Данилов и медленно полез в карман за
сигаретами.
Тарасов следил за ним очень внимательно, даже пистолет у
него в руке напрягся.
— Зачем все это было нужно, Олег?
— Как зачем?! — поразился Тарасов. — Ты так ничего и не
понял?!
— Нет, — сказал Данилов, — не понял. Он снова полез в карман
и достал на этот раз зажигалку. Тарасов должен увидеть это движение. Увидеть,
запомнить и не бояться его.
Времени на то, чтобы Тарасов запомнил, было мало. Столько,
сколько горит сигарета.
— Затем, что я тебя ненавижу, — выплюнул Тарасов ему в лицо,
— ненавижу! Всегда! Всю жизнь! Вся моя жизнь состоит из ненависти к тебе! Кто
ты? Богатый, тупоумный, ленивый недоносок! Ты даже играть не смог и заставил
всех вокруг скакать перед тобой на задних лапах! Тебе было положено все, а мне
ничего, а я ведь в миллион, в миллиард раз талантливее тебя! Кому я был нужен
со своим талантом?! Никому! У меня не было родителей с фамилией Даниловы, ко
мне профессора на дом не приезжали, я все должен был выгрызать, выпрашивать,
выклянчивать! А ты… ты все бросил, когда не смог играть! Ты бросил и ушел. Так,
как будто имел на это право. Так, как будто на самом деле чего-то стоил! А ты
ничего не стоил! Ты ни на что не имел никаких прав! Ты просто был бесталанный,
ленивый ублюдок, а с тобой носились, как с гением! Ну конечно! Данилов! Как же
с тобой не носиться!
— Ну и что? — перебил его Данилов. — Что из этого? Я ведь не
стал музыкантом. У меня обыкновенная работа и никакой мировой славы. Чему ты
завидуешь?
— Я не завидую тебе, ты, жалкий червяк, придурок, мокрица! Я
ненавижу тебя, и я убью тебя прямо сейчас, а вечером в Риме буду пить вино и
щупать девчонок! Ты никто! Ты был и остался ничем, и я… победил тебя!!
— Тебе лечиться нужно, — сказал Данилов равнодушно, — и чем
скорее, тем лучше. Может, вместо Италии ты в психбольницу устроишься?
Тарасов вдруг подскочил к нему, так что Данилов сделал шаг
назад, к самому краю жестяной скользкой крыши, и спиной почувствовал
неотвратимость и заманчивость бездны.
Из-под его ботинок сыпался снег и беззвучно исчезал в желтой
холодной пропасти.
— Не-ет, — зашелся в истерике Тарасов и потряс у него перед
носом пистолетом, — тебе меня не провести. Ты хочешь, чтобы я тебя пристрелил,
да? Чтобы ты падал уже мертвый? Нет. Не выйдет. Я стрелять не стану. Ты умрешь,
когда будешь падать, от страха, как умирают все свиньи! Или когда ударишься о
мусорные баки! Да! — захохотал он, потому что эта мысль понравилась ему. —
Последнее, что ты увидишь в своей дерьмовой жизни, будут внутренности помойки,
с тухлыми тряпками, очистками и гнилью! Ты влетишь прямо мордой во все это!
— А зачем так сложно? — спросил Данилов. Сигарета почти
кончилась, от нее осталась только четверть. — Можно было все сделать гораздо
проще. Чего ж ты меня давно с крыши не скинул?
— Ты же полоумный, Данилов, — сказал Тарасов весело, — все
знают, что ты полоумный! Ты же жену убил! Ты ненормальный, псих, придурок! Ты
сам с крыши кинулся! Конечно, сам! Ты приехал поближе к родителям, которых
ненавидишь, и кинулся с крыши! А?! Красиво?!
— Почему сейчас?
— Потому что у тебя помрачение, как у орангутанга! Потому
что какие-то хулиганы разгромили дом, который ты строил, и ты помрачился! Тебе
стали всякие видения мерещиться — кровавые рубахи там, надписи на зеркалах! Да
я первый об этом расскажу! Я первый! Как у тебя башку снесло! Как я хохотал,
когда подкладывал эту рубаху!! А кровь из американского набора для Хэллоуина?!
Ты небось от страха штаны намочил, а кровь была даже не настоящая!! Ты же псих,
пси-их!! Тебя твой Кольцов уволил, и ты чокнулся окончательно, потому что и так
был чокнутый! Ты даже учиться не смог от того, что чокнутый! Это самоубийство,
самоубийство, понимаешь?! Это ведь ты в припадке ударил по башке своего
сотрудника и убил его! Ты понимаешь? Это же очевидно! Твои очки…
— Очки тут ни при чем, — заявил Данилов сухо, я ночевал не
один. Человек, который был у меня, подтвердил, что я не выходил из дома. Не я
убил Сашку. Не было у меня помрачения.
