К низкому штакетнику, разделяющему участки, подбежала
большая собака, посмотрела на Данилова и вопросительно гавкнула.
— Ты чего, — спросил Данилов, — не узнаешь меня?
Собака удивилась и ушла, а он остался сидеть. Внезапно за
дверью, совсем близко, зазвучали шаги, и дверь распахнулась, чуть не стукнув
его по спине.
— Андрей, — воскликнула Надежда Степановна, — вы с ума
сошли! Почему вы здесь сидите? Вы замерзнете! Да еще без шапки! Марта, Андрей
приехал и сидит на крыльце! Марта! Андрей, сейчас же идите в дом!
— Данилов, ты чего? — спросила запыхавшаяся Марта. — Что ты
нас пугаешь? Все в порядке?
— Да, — сказал Данилов, — мне просто нужно… отдохнуть.
— Очень холодно, Андрей, — вступила Надежда Степановна, —
сейчас зима, а не лето, на крыльце сидеть нельзя!
— Еще чуть-чуть, — попросил Данилов, — недолго.
Оттеснив мать, вышла Марта в длинном тулупе и валенках. На
голове платок.
— Мам, иди, ты замерзнешь!
— Марта, пусть он голову тоже покроет платком. Можно легко
заболеть менингитом!
— Мама, он не станет надевать на голову платок!
— Тогда ты ему надень! Я только час назад смотрела на
градусник, было минус десять! Вот замечательный платочек, пусть он наденет.
— Мама!!
Данилов улыбался. Дверь проскрипела, закрываясь. Марта
присела на корточки перед крыльцом и поцеловала Данилову руку.
— Ну что?
— Спроси меня о чем-нибудь, — предложил он и закурил
следующую сигарету.
— Кто это?
— Олег Тарасов.
— Тарасов! — вскрикнула Марта.
— Он тогда застрелил мою жену, надеялся, что меня посадят, а
меня не посадили. Он все это затеял, чтобы представить, будто я покончил жизнь
самоубийством из-за того, что Кольцов меня уволил, и я свихнулся.
— Кольцов тебя не уволил, — сказала Марта.
— Нет. Но Тарасов был уверен, что уволит. Не зря же он
старался, полдома разнес!
— Он был… любовником твоей жены?
Данилов посмотрел на Марту поверх ее кулачка, сжимавшего его
руку, и усмехнулся.
— И Лиды тоже. Он сказал, что ему нравилось трахать моих
женщин.
— Он больной, что ли?
— Не знаю. Но он всю жизнь ненавидел меня, а я даже не
догадывался.
— Почему ненавидел?
— Потому, что у меня было больше возможностей и больше всего
потому, что я смог начать все сначала, когда выяснилось, что музыкантом я не
стану. Его это взбесило. Еще я думаю, что он гораздо больше, чем я, хотел быть
сыном моих родителей. Таких… знаменитых и таких всесильных. Он считал, что,
если бы у него были такие родители, он был бы Паганини. Не знаю. Может, он и
прав. Мать к нему относилась всегда лучше, чем ко мне.
— Просто она не возлагала на него никаких надежд, а он
все-таки чего-то добился, — пробормотала Марта, и Данилов удивился ее
проницательности. — Когда ты узнал, что это он?
Данилов бросил сигарету, притянул Марту к себе и прижал. Она
была толстая и неуклюжая от овчинного тулупа.
— Знаменская сказала — повторяющийся элемент. Во всех частях
головоломки присутствовал Тарасов. Было много других людей, но зато он один
присутствовал во всех. Я понял, когда стал думать, почему на приеме все
говорили о том, что я плохо выгляжу? Кто-то настойчиво внушал всем, что у меня
больной вид и я, должно быть, скоро рехнусь. Зачем? Только затем, чтобы убедить
всех, что если со мной что-то случится, то потому, что я не в себе. Из тех, кто
входил в другие части головоломки, на вечере присутствовали Тарасов,
Грозовский, Знаменская и Лида. И Знаменская, и Грозовский, и Лида сообщили мне,
что все только и говорили про то, как я плох. Даже мать сказала. Если бы кто-то
из них распускал эти слухи, то не стал бы говорить о них мне. Тот, кто говорил,
что я спятил, знал, что со мной все в порядке. Значит, остался один Тарасов. И
еще шкатулка.
— Что шкатулка?
— Только Тарасов знал, как ее открыть, и мог сделать это
быстро. Мы в детстве ее сто раз открывали. Это было так… необыкновенно,
шкатулка с секретом! Она ему страшно нравилась, даже больше, чем мне. Поэтому
он и не смог ее сломать. Он всегда любил вещи. Очень любил. Были еще всякие
мелочи. Я действительно сунул блюдечко в шкатулку, когда он был у меня. Я
видел, что у Лиды все время раскрывается сумочка и что-то из нее падает, а
когда я собрался уходить, она осталась с ним, и он вполне мог положить помаду себе
в карман, если помогал ей подбирать все с пола. В его машине валялась кассета,
и он сказал, что это концертная запись, но он скорее удавился бы, чем бросил
свою запись на пол в машине! Я только никак не мог понять — зачем?! Зачем, да
еще так сложно!
— И зачем?
— Он ненавидел меня. Очень сильно. Видишь, какую нагромоздил
конструкцию! Ему мало было просто убить меня, ему нужно было, чтобы все вокруг
и особенно родители решили, что я ненормальный, истерик, который разбивается на
машине или, на худой конец, прыгает с крыши дома, в котором живут его родители!
— С крыши? — переспросила Марта.
— Да. С крыши. Он даже придумал мне галлюцинации —
окровавленную рубаху, надписи на зеркале! Он был уверен, что никто не поверит
мне, если я стану рассказывать, ведь и так считается, что я не в себе. Он чуть
было не добился своего. Когда я увидел эту рубаху, я решил, что мне пришел
конец. — Данилов помолчал и добавил: — А кровь была из набора для Хэллоуина!
Представляешь?
— А голубая краска? Ты же думал, что это Веник!
— Веник в субботу утром занимался сексом на троих, — объявил
Данилов и захохотал, — по объявлению в газете! Он начал в пятницу вечером и
утром продолжил.
Марта посмотрела на него и тоже осторожно засмеялась.
— Кстати, краска мне помогла. В тот день, когда у меня на
ботинке появилось пятно, я был только дома у Веника и в машине у Тарасова. Еще
у тебя, но это не в счет. Если Веник ни при чем, значит, Тарасов.
Они помолчали, и Марта пошевелилась у него в руках.
— Может, хватит на сегодня, Данилов? Ты победил всех врагов,
ты молодец, ты справился, а сейчас пойдем, я буду тебя холить, нежить, спать
укладывать. Пойдем?
— Как ты думаешь, — спросил Данилов, — родится мальчик или
девочка?
— Ну конечно, девочка, — сказала Марта и потянула его за
руку, — мальчики бывают у сильных, самоуверенных, волевых мужчин. У тонких
натур, вроде тебя, бывают только девочки.
