— Ну, теперь отдохните, — сказала королева и, шатаясь, вышла из саней. — По правде говоря, я никогда не думала, что скорость может так опьянять. Вы едва не свели меня с ума!
И в самом деле: сильно пошатываясь, она оперлась на руку Филиппа.
Шелест удивления, пробежавший по всей этой позолоченной, пестро одетой толпе, предупредил ее, что она опять нарушила этикет, допустила погрешность, непростительную в глазах зависти и раболепства.
Филипп, смущенный этой великой честью, сильнее задрожал и сильнее смутился, чем если бы его государыня нанесла ему публичное оскорбление.
Он опустил глаза; сердце его колотилось так, что, казалось, вот-вот разорвет грудную клетку.
Странное чувство, вызванное этим бегом, волновало и королеву, она взяла за руку мадмуазель де Таверне и велела подать ей кресло.
Некоторое время королева оставалась в задумчивости, затем подняла голову.
— Ох, чувствую, что замерзну, если буду сидеть неподвижно! — сказала она. — Еще один тур!
И села в сани.
Филипп, печальный, уставший, напуганный тем, что сейчас произошло, неподвижно стоял на месте, провожая глазами удалявшиеся сани королевы; внезапно он почувствовал, что кто-то до него дотронулся.
Он обернулся и увидел отца.
Филиппу показалось, что его глаза, расширившиеся от холода и от радости, засверкали.
— Вы не хотите обнять меня, сын мой? — спросил он. Эти слова он произнес таким тоном, каким должен был бы отец греческого атлета поблагодарить его за победу в цирке.
— От всего сердца, дорогой отец! — отвечал Филипп. Но нетрудно было заметить, что между значением этих слов и тоном, каким они были произнесены, никакой гармонии не существует.
— Ну-ну! А теперь, когда вы меня обняли, бегите, бегите скорее!
И он подтолкнул сына.
— А куда я должен идти? — спросил Филипп, — Да туда, черт возьми! Поближе к королеве!
— О нет, отец, нет, спасибо!
— Что значит — «нет»? Что значит — «спасибо»? Вы с ума сошли? Вы не желаете присоединиться к королеве? Да, да, к королеве, которая вас хочет.
— Которая меня хочет?
Таверне пристально посмотрел на барона.
— По правде говоря, отец, — холодно произнес он, — я полагаю, что вы забываетесь!
— Ах, вот как!.. Королева оборачивается — и это уже в третий раз. Да, сударь, королева обернулась трижды, и вот, смотрите, она оборачивается снова. Кого же Она ищет, господин глупец, господин пуританин, господин из Америки? А?
И старикашка закусил, — не зубами, а деснами, — серую замшевую перчатку, в которой могли поместиться две такие руки, как его одна.
— Что ж, — сказал молодой человек, — даже если вы и были бы правы, — хотя, вероятно, это не так, — разве королева ищет меня?
«Ну, — подумал старик, — я сброшу тебя с высоты твоего величия, господин американец; у тебя есть слабое место, колосс, да еще какое слабое, дай только мне вцепиться в него моими старыми когтями — тогда увидишь!»
— Ты не заметил одну вещь? — спросил он вслух.
— Какую?
— Которая делает честь твоему простодушию.
— Я слушаю вас.
— Это очень просто: ты приехал из Америки; ты уехал туда в тот момент, когда король уже был один, и уже не было королевы, если не считать Дю Барри, малопочтенной августейшей особы; ты возвращаешься, ты видишь королеву и говоришь себе: «Будем с нею почтительны».
— Разумеется!
— Черт побери! Что такое королевская власть, дорогой мой? Это корона, и к ней не прикасаются, черт возьми! Ну, а что такое королева? Это женщина, а женщина — это другое дело, к женщине прикасаются!
— К женщине прикасаются! — покраснев от презрения и гнева, вскричал Филипп, сопровождая свои слова таким красивым жестом, что ни одна женщина, увидев это, не могла бы не полюбить его, и никакая королева — не поклоняться ему.
— Ты, конечно, мне не веришь, — продолжал старикашка тихо и почти свирепо — столько цинизма было в его улыбке, — что ж, спроси господина де Куаньи, спроси господина де Лоаена, спроси господина де Водрейля!
— Молчите! Молчите, отец! — глухо проговорил Филипп. — Молчите, или, не имея возможности трижды ударить вас шпагой за это тройное кощунство, я ударю шпагой себя, ударю без всякой жалости и сию же секунду!
Старик повернулся на каблуках. Филипп с мрачным видом остановил старика.
— Итак, вы полагаете, что у королевы были любовники? — спросил он.
— А что, для тебя Это новость?
— Отец, ради всего святого, не повторяйте этого!
— Нет, я буду повторять!
— Для чего же вы повторяете? — топнув ногой, вскричал молодой человек.
— Эх! — вцепившись в руку сына и глядя на него с демонической улыбкой, произнес старик. — Да для того, чтобы доказать тебе, что я не ошибался, когда говорил: «Филипп! Королева оборачивается; Филипп, королева ищет; Филипп, королева хочет; Филипп, беги, беги, — королева ждет!»
— Ради Бога! — закрыв лицо руками, воскликнул молодой человек. — Ради Бога, замолчите, отец, вы сведете меня с ума!
— По правде говоря, я отказываюсь понимать тебя, Филипп, — сказал старик, — Разве любовь — преступление? Это доказывает, что у человека есть сердце, а разве не заметно сердце в глазах этой женщины, в ее голосе, в ее поведении? Она любит, говорят тебе, она любит, но ты философ, ты пуританин, ты квакер, ты американец, ты не любишь; так пусть она смотрит, пусть оглядывается, пусть ждет. Оскорби ее, пренебреги ею, оттолкни ее, Филипп!
С этими словами, проникнутыми едкой иронией, старикашка, видя эффект, который он произвел, убежал.
Филипп остался один; сердце его колотилось, голова пылала; он не думал о том, что уже полчаса прикован к месту, что королева закончила прогулку, что она возвращается, что она смотрит на него и что, проходя мимо, она спрашивает:
— Вы, должно быть, хорошо отдохнули, господин де Таверне? Идите сюда, только вы способны по-королевски сопровождать королеву на прогулке. Посторонитесь, господа!
Филипп подбежал к ней, ослепленный, оглушенный, опьяненный.
Когда он положил руку на спинку саней, он почувствовал, что его охватило пламя; королева небрежно откинулась, и пальцы его коснулись волос Марии-Антуанетты.
Глава 11. СЮФРЕН
Вопреки обычаям двора, Людовик XVI и граф д'Артуа свято сохранили тайну.
Никто не узнал, в котором часу и каким образом должен был приехать де Сюфрен.
Король назначил на вечер игру у себя.
Общество собралось многочисленное и блестящее.
Во время предварительных переговоров, в тот момент, когда все занимали свои места, граф д'Артуа тихими шагами подошел к королеве.
