Тут от группы, составленной де Сюфреном, отделился молодой офицер и предстал перед глазами короля.
Королева тоже сделала движение навстречу молодому человеку: она была вне себя от восторга, услышав рассказ о его доблестном подвиге.
Но при имени и при виде моряка, которого де Сюфрен представил королю, она остановилась, побледнела и как будто что-то прошептала.
Мадмуазель де Таверне тоже побледнела и с тревогой взглянула на королеву.
А де Шарни, ничего не видя, ничего не слыша, ничего, кроме почтения, не выражая, склонился перед королем, протянувшим ему руку для поцелуя; затем, скромный, трепещущий, он вернулся в кружок офицеров — те шумно его поздравляли и душили в объятиях.
На минуту воцарилась напряженная тишина, и в этой тишине можно было получше приглядеться и к сиявшему королю, и к нерешительно улыбавшейся королеве, и к опустившему глаза де Шарни, и к встревоженному, словно во» прощающему Филиппу, от которого не ускользнуло волнение королевы.
— Ну, ну, — сказал, наконец, король, — пойдемте, господин де Сюфрен, пойдемте ко мне и поговорим: я умираю от желания послушать вас и доказать вам, как много я о вас думал!
Глава 12. ГОСПОДИН ДЕ ШАРНИ
Не успел король выйти, как все находившиеся в зале принцы и принцессы окружили королеву.
Знак, сделанный бальи де Сюфреном, приказывал племяннику подождать его; поклонившись в знак повиновения, тот остался в группе, в которой мы его уже видели.
Королева, не раз обменявшаяся с Андре многозначительными взглядами, теперь уже почти не теряла из виду молодого человека и каждый раз, как она смотрела на него, она говорила себе:
«Это, несомненно, он самый».
Филипп, как мы уже говорили, видел, что королева озабочена; видел и искал если не причину этой озабоченности, то, по крайней мере, пытался понять, чем она озабочена.
Любящий никогда не заблуждается, думая о тех, кого любит. И он догадывался, что королева поражена каким-то событием, странным, таинственным, никому не известным, кроме нее и Андре.
В самом деле, королева растерялась и пряталась за веером — это она, которая обычно всех заставляла опускать взоры.
Пока молодой человек спрашивал себя, к чему приведет озабоченность ее величества, в салон, где собрались все эти люди, в сопровождении офицеров и прелатов вошел некто в величественном кардинальском облачении.
Королева узнала Луи де Роана; она следила за каждым его шагом, а затем отвернулась, даже не делая усилий, чтобы не хмурить брови.
Прелат, ни с кем не здороваясь, прошел через толпу, направился прямо к королеве и поклонился ей скорее как светский человек, который здоровается с дамой, нежели как подданный, который здоровается с королевой.
Кардинал Луи де Роан был мужчиной в расцвете лет, с запоминающейся внешностью, с благородной осанкой взгляд у него был умный и благожелательный; у него были тонкие, недоверчиво сжатые губы и восхитительные руки; полысевшая голова обличала в нем не то сластолюбца, не то ученого — принц де Роан был и тем и другим.
Этого человека осаждали женщины, любившие его за любезность без пошлых комплиментов и трескучих фраз; кроме того, он был известен своей щедростью. Он сумел прослыть бедным, хотя у него было сто шестьдесят тысяч годового дохода.
Король любил его за то, что он был ученым; королева, напротив, его ненавидела.
Причины этой ненависти так и не стали в точности известны, но они могут быть объяснены двояко.
Во-первых, в качестве посла в Вене, принц Луи, как говорили, писал королю Людовику XV о Марии-Терезии насмешливые письма, чего никогда не могла простить этому дипломату Мария-Антуанетта.
Во-вторых, — и это черта истинно человеческая, а главное, это было правдоподобно, — по поводу брака юной эрцгерцогини с дофином посол как будто писал все тому же Людовику XV, который как будто однажды читал это письмо вслух за ужином у графини Дю Барри, писал, повторяем мы, о некоторых особенностях, оскорбительных для самолюбия молодой женщины, в ту пору чересчур худощавой.
Эти нападки, как говорят, глубоко уязвили Марию-Антуанетту, она не могла публично признать себя их объектом, но как будто дала себе клятву рано или поздно отомстить нападающему.
Ее ненависть вызревала исподволь и делала затруднительным положение кардинала.
Каждый раз, как он видел королеву, он встречал этот ледяной прием, представление о котором мы сейчас попытались дать нашему читателю.
Но, будучи выше этого презрения, то ли потому, что это был действительно сильный человек, то ли потому, что какое-то непобедимое чувство заставляло его все прощать своей врагине, Луи де Роан не пренебрегал никакой возможностью подойти к Марии-Антуанетте, а в случаях для этого недостатка не было, ибо принц Луи де Роан был главным духовником двора.
Кардинал скользнул, как тень, омрачающая веселую сцену, разыгравшуюся в воображении королевы. И едва он отошел от Марии-Антуанетты, как она успокоилась.
— А знаете, — обратилась она к принцессе де Ламбаль, — ведь поступок этого молодого офицера, племянника господина бальи, — один из самых героических поступков в этой войне!.. Как его зовут?
— Кажется, господин де Шарни, — отвечала принцесса и повернулась к Андре, чтобы осведомиться у нее. — Правда, мадмуазель де Таверне? — спросила она.
— Да, ваше высочество, Шарни, — отвечала Андре.
— Я хочу, — продолжала королева, — чтобы господин де Шарни рассказал этот эпизод именно нам, не утаивая ни единой подробности… Пусть его найдут. Он еще здесь?
Один из офицеров отделился от своей группы и поспешно вышел, исполняя приказ королевы.
В ту же минуту она огляделась вокруг и увидала Филиппа.
— Господин де Таверне, — как всегда, нетерпеливо сказала она, — поищите его.
Филипп покраснел: быть может, он подумал, что должен был предупредить желание государыни. И он принялся разыскивать этого счастливого офицера, с которого не спускал глаз, когда его представляли королю.
Долго разыскивать его не пришлось.
Минуту спустя явился де Шарни между двумя посланцами королевы.
Когда он подошел к той группе, центром которой была королева, он ничем не показал, что знает не только мадмуазель де Таверне, но и королеву.
Эта деликатность, эта сдержанность еще больше привлекли к нему внимание королевы, столь деликатной во всех своих поступках.
У де Шарни были основания скрыть свое изумление при неожиданной встрече с дамой из фиакра не только от Других. Верхом безукоризненной честности было, если возможно, не подать виду, что он узнал ее, и ей самой.
Взгляд де Шарни оставался естественным, в нем была только обаятельная застенчивость, и он не поднимал глаз До тех пор, пока королева не обратилась к нему.
