— Да потому, что они здесь, — спокойно ответил граф, прислонившись к камину.
Филипп сделал угрожающий жест.
— Вы думали, — продолжал граф, — что вам пришла в голову удачная мысль подкупить рассыльного? Но у меня есть управляющий, и моему управляющему тоже пришла в голову некая мысль. За это я ему и плачу; он догадался, что вы придете к газетчику, что вы встретите рассыльного, что вы этого рассыльного подкупите; он проследовал за ним и пригрозил ему, что заставит его вернуть золото, которое вы ему дали; рассыльный испугался и вместо того, чтобы продолжать путь к вашему особняку, проследовал за моим управляющим сюда. Вы не верите?
— Не верю.
— Загляните в этот шкаф и потрогайте брошюры. С этими словами он открыл дубовый шкаф с восхитительной резьбой и указал бледному шевалье на центральное отделение, где лежала тысяча экземпляров брошюры, все еще пропитанных запахом плесени — запахом влажной бумаги.
— Мне представляется, что вы человек храбрый, — заговорил Филипп, — а потому я требую, чтобы вы дали мне удовлетворение со шпагой в руке.
— А за что я должен дать вам удовлетворение?
— За оскорбление, нанесенное королеве, оскорбление, соучастником которого вы становитесь, храня у себя хотя бы один экземпляр этого листка.
— По правде говоря, вы находитесь в заблуждении, и это меня огорчает,
— не меняя позы, отвечал Калиостро. — Я любитель новостей, скандальных слухов, разных однодневных штучек. Я коллекционирую их для того, чтобы потом вспомнить о тысяче вещей, о которых забыл бы, если бы не принял этой предосторожности.
— Порядочный человек не коллекционирует подлостей.
— Извините меня, но я не разделяю вашего мнения об этой брошюре; может быть, это и памфлет, но не подлость.
— Признайтесь, по крайней мере, что это ложь!
— Вы снова заблуждаетесь, ибо ее величество королева была у чана Месмера!
— Это неправда!
— Я отвечаю вам за каждое слово; я ее видел.
— Вы ее видели?
— Так же, как вас.
Филипп посмотрел своему собеседнику в лицо. Его глазам, таким честным, таким благородным, таким красивым хотелось выдержать сверкающий взгляд Калиостро, но в конце концов эта борьба утомила Филиппа, и он отвел глаза.
— Что ж! — вскричал он. — Я ни на чем не настаиваю, кроме того, что вы лжете!
— Во Франции существует пословица, которая гласит:
«Изобличение во лжи заслуживает пощечины», — заметил Калиостро.
— В таком случае, я удивлен, что до сих пор не вижу, чтобы ваша рука замахивалась на меня, коль скоро вы дворянин и коль скоро вам известна французская пословица.
— Прежде чем сделать меня дворянином или научить меня французской пословице. Бог сотворил меня человеком и приказал мне любить моего ближнего.
— Вы хотите сказать, что отказываетесь дать мне удовлетворение со шпагой в руках?
— Я не плачу долгов, которых я не делал.
— Но в таком случае вы дадите мне удовлетворение другим способом?
— Каким образом?
— Я буду обращаться с вами так, как подобает обращаться дворянину с дворянином, но потребую, чтобы вы в моем присутствии сожгли все экземпляры, которые находятся в этом шкафу!
— А я этого не сделаю!
— Вы заставите меня поступить с вами так же, как я поступил с газетчиком!
— Ага! Удары трости! — сказал Калиостро, смеясь и сохраняя неподвижность статуи.
— Ни больше, ни меньше… О нет, вам не удастся кликнуть ваших людей!
Не помня себя от бешенства, Филипп бросился на Калиостро — тот протянул руки, словно это были два стальных крюка, схватил Филиппа за горло и за пояс и швырнул совершенно оглушенного шевалье на груду толстых подушек, составлявших принадлежность софы, стоявшей в углу гостиной.
Филипп вскочил, бледный и яростный, но противодействие холодного разума неожиданно вернуло ему душевные силы.
Он выпрямился, привел в порядок свой костюм и манжеты и заговорил зловещим голосом.
— Вы и впрямь сильны, как четверо мужчин, — произнес шевалье, — но ваша логика слабее ваших рук. Поступив со мной так, как поступили только что, вы забыли, что я, побежденный, униженный, ставший вашим врагом навсегда, получил право сказать вам: «Шпагу в руку, граф, или я убью вас!»
Калиостро даже не шевельнулся.
— Шпагу в руку! Говорю вам это в последний раз, иначе вы погибли! — воскликнул Филипп, подскочив к графу.
Граф, которому на сей раз угрожало острие шпаги, находившееся едва ли не в трех дюймах от его груди, вынул из кармана маленький флакончик, откупорил его и выплеснул содержимое в лицо Филиппу.
Как только жидкость коснулась шевалье, он зашатался, выпустил шпагу из рук, перевернулся и, упав на колени, как если бы его ноги утратили силу держать тело, на несколько секунд потерял способность управлять своими чувствами.
Калиостро взял маленький золотой флакончик, который держал стоявший на камине бронзовый Эскулап.
— Вдохните, шевалье, — сказал он с исполненной благородства мягкостью в голосе.
Филипп подчинился ему; игры, одурманивавшие его мозг, рассеялись, и ему показалось, что сольце осветило все его мысли.
— Уф? Я ожил! — произнес он.
— Но почему вы так разбушевались?
— Я защищал королеву! — воскликнул Филипп. — Другими словами — женщину невиновную и достойную уважения; достойную уважения даже в том случае, если бы она перестала быть таковой, ибо защищать слабых — это божеский закон.
— Слабых? Это королеву вы называете слабым существом? Ту, перед которой двадцать восемь миллионов живых, мыслящих существ преклоняют колени и склоняют головы? Полноте!
— На нее клевещут!
— Что ж, я имею право придерживаться противоположного мнения.
— Пусть так, но я, я! — вскричал Филипп, в лихорадочном возбуждении подбегая к Калиостро. — Я всего-навсего слабый человек, я не могу сравниться с вами, и против вас я употреблю оружие слабых: я атакую вас влажными от слез глазами, дрожащим голосом, умоляюще сложенными руками; я буду просить вас об атом ради меня, ради меня, слышите? — ради меня, а я сам не знаю, почему, не могу привыкнуть к тому, чтобы видеть в вас врага; я вас растрогаю, я сумею вас убедить и добьюсь, наконец, что вы не заставите меня вечно терзаться угрызениями совести от того, что я видел гибель несчастной королевы и не смог предотвратить ее! Я добьюсь наконец, что вы уничтожите этот памфлет, который заставит плакать женщину; я добьюсь этого от вас или, на свое счастье, вот этой самой шпагой, которая бессильна против вас, я проколю свое сердце у ваших ног!
— Ax! — прошептал Калиостро, глядя на Филиппа глазами, полными красноречивой скорби. — Отчего они не такие, как вы? Я был бы с ними, и они не погибли бы!
