— Нет, граф, дело не в этом… А кстати, зря вы сразу не сказали, что графиня де ла Мотт и мадмуазель Олива были соседками.
— Да, но это связано с таким обстоятельством, о котором вам сообщать не стоит. Нельзя же, чтобы досужий рантье рассказывал о подобной чепухе первому представителю власти в королевстве!
— Вы заинтересовали меня, граф, и притом больше, чем вы думаете: ведь эту самую Оливу, которую, как вы сказали, вы поселили у себя, я разыскал в провинции!
— Вы ее разыскали?!.
— Вместе с де Босиром…
— Ах, вот оно что! Я так и предполагал! — воскликнул Калиостро. — Значит, она была с Босиром? Что ж, превосходно! Превосходно! Да будет восстановлено доброе имя графини де ла Мотт!
— Как? Что вы хотите этим сказать? — быстро спросил де Крон.
— Я хочу сказать, что, на мгновение заподозрив графиню де ла Мотт, я целиком и полностью восстанавливаю ее доброе имя.
— Вы ее заподозрили? Но в чем же?
— Да будет вам известно, что в тот момент, когда у меня появилась надежда исправить эту Оливу, снова вывести ее на дорогу честности и труда, — я забочусь о нравственности, сударь, — в этот самый момент ее у меня похитили.
— Странно!
— Не правда ли?.. И я чуть было не погубил себя, утверждая, что это — графиня де ла Мотт. Чего стоит людская молва!
Господин де Крон подошел к Калиостро вплотную.
— Послушайте, — сказал он, — пожалуйста, выражайтесь определеннее.
— Ах, сударь, теперь, когда вы разыскали Оливу и Босира, ничто не заставит меня плохо думать ни о графине де ла Мотт, ни о ее постоянных заботах, ни о ее знаках, ни о ее переписке.
— А у вас есть доказательства, что графиня де ла Мотт переписывалась с Оливой?
— Сотни доказательств!
— Каких же?
— Записки графини де ла Мотт, которые она посылала Оливе с помощью арбалета, который наверняка найдут у нее в квартире. Некоторые из этих записок, обернутые вокруг кусочка свинца, не достигли цели. Они попадали на улицу, так что мои люди и я подобрали несколько штук.
— Вы, конечно, предоставите их правосудию?
— Ах, они столь невинны, что я не буду испытывать угрызений совести и не стану думать, что заслужу упрек со стороны графини де ла Мотт.
— И... доказательства того, что они сговорились, что они встречались?
— Самые веские. Очевидно, графиня де ла Мотт могла легко проникнуть в мой дом и встретиться с Оливой, коль скоро я сам видел ее у себя в тот самый день, когда молодая женщина исчезла.
— Ах, вот как!.. Но зачем же она пришла, если Олива исчезла?
— Это вопрос, который я задал себе прежде всего и на который не смог ответить. Я видел, что графиня де ла Мотт вышла из почтового экипажа, который остался на улице Руа-Доре. Мои люди видели, что экипаж стоял долго, и я, должен признаться, подумал, что графиня де ла Мотт хотела последовать за Оливой.
— И вы предоставили ей свободу действий?
— Почему же нет? Графиня де ла Мотт — дама сострадательная и покровительствуемая. Она принята при дворе. Зачем же я стал бы мешать ей освободить меня от Оливы?.. И вы сами видите, что я допустил бы ошибку, ибо некто другой похитил ее у меня, чтобы погубить ее снова.
— Что же сказала графиня де ла Мотт, не обнаружив у вас Оливу?
— Мне показалось, что она растеряна.
— Вы подозреваете, что Оливу похитил именно Босир?
— Я подозреваю его единственно потому, что вы мне сказали, будто он и впрямь ее похитил, в противном случае я не заподозрил бы ничего. Этот человек не знал, где живет Олива. Кто же мог сообщить ему об этом?
— Сама Олива!
— Не думаю: ведь вместо того, чтобы просить его похитить ее у меня, она сбежала бы от меня к нему, и поверьте, что он не проник бы ко мне, если бы графиня де ла Мотт не переслала ему ключ.
— У нее был ключ?
— Вне всякого сомнения.
— А скажите, пожалуйста, в какой день ее похитили? — спросил де Крон, путь коему неожиданно осветил факел, который столь искусно протянул ему Калиостро.
— О, тут я не могу ошибиться: это было как раз накануне дня святого Людовика.
— Верно! — воскликнул лейтенант полиции. — Верно! Граф! Сейчас вы оказали государству большую услугу.
— Я счастлив, сударь.
Глава 34. ДОПРОСЫ
В то время, как де Крон беседовал с Калиостро, де Бретейль явился в Бастилию от имени короля, чтобы учинить допрос де Роану.
Де Роан отказался отвечать на его вопросы.
Министр юстиции настаивал, но де Роан заявил, что он всецело поручит себя воле парламента и судьи.
Де Бретейль был вынужден отступить перед непоколебимой волей обвиняемого.
Он приказал вызвать к нему графиню де ла Мотт. Та с готовностью повиновалась.
Жанна рассказала всю сплетенную ею небылицу. Тут по-прежнему были все те же намеки на весь свет, все те же утверждения, что ложные обвинения исходят неизвестно откуда.
Де Бретейль сказал, что кардинал все взваливает на нее.
— Благоволите передать господину кардиналу, — холодно ответила Жанна,
— что я призываю его впредь не придерживаться столь плохой системы защиты.
Министр юстиции был человек умный; он знал, как воздействовать на женскую натуру. Он пообещал графине де ла Мотт все в том случае, если она без околичностей обвинит кого-нибудь.
— Берегитесь, — прибавил он, — своим молчанием вы обвиняете королеву. Берегитесь: если вы будете и дальше так себя вести, вы будете осуждены как виновная в оскорблении величества, а это позор, и это веревка!
— Я не обвиняю королеву, — отвечала Жанна, — но почему обвиняют меня?
После этого она замкнулась в благоразумном молчании, и эта ее первая встреча с министром юстиции никаких результатов не дала.
Тем не менее распространился слух о том, что доказательства появились, что брильянты были проданы в Англии, где де Вилет был арестован агентами де Вержена
[47]
.
Первый штурм, который пришлось выдержать Жанне, был ужасающ. Поставленная на очную ставку с Рето, которого она обязана была считать своим союзником до гроба, она с ужасом услышала смиренное признание, что подделывателем был он, что он написал расписку в получении брильянтов и письмо королевы, подделав и подписи ювелиров, и подпись ее величества.
Когда ему задали вопрос, каков был мотив совершенных им преступлений, он ответил, что сделал это по просьбе графини де ла Мотт.
