Она шуровала на полочке с лекарствами, искала пластырь, бинт
и антисептик. Кровью он не истечет, но забинтовать на самом деле стоит.
– Это несчастный случай.
– На производстве? – уточнила Дунька. – Ты по ночам
подрабатываешь киллером и тебя зацепила шальная пуля?!
Он посмотрел на нее.
Ух, как она ему надоела! Чего бы только ни дал, чтобы она
провалилась куда-нибудь со своими холодными неласковыми руками, язвительными
замечаниями и громким голосом. Кроме того, ему все время казалось, что она
видит его насквозь, а в его положении это было совершенно излишним.
Зачем он женился?! Ну, зачем, зачем?! Мать всегда говорила,
что Дунька ему «не пара», и лучше бы молчала, старая карга! Может, он и женился
только затем, чтобы матери насолить, а теперь она ни при чем, а ему – одни страдания!
Вадим не любил страданий.
Дунька стерла кровь и приложила к ране что-то медицинское.
Оно было невыносимо холодным и еще дьявольски щипалось. Вадим вытаращил глаза и
задышал открытым ртом.
– Дрянь! Что ты там делаешь?!
– Я тебя лечу, – невозмутимо ответила Дунька, привыкшая к
мужниным выходкам. – Терпи.
– Я не могу, – крикнул он и вцепился в ее руку, но не
толкнул, не отшвырнул, и Дунька подумала со вздохом: опять игра. Все время
игра.
На этот раз игра в раненого бойца.
У «бойца» никаких существенных повреждений не обнаружилось,
Дунька установила это, осмотрев промытую рану. У нее не было даже краев, на
самом деле просто глубокая царапина.
– Тебе нужно изменить образ жизни, – посоветовала Дунька,
заклеивая царапину пластырем. – Этот тебе не годится. Или любимая тебя
заставляет на дуэлях драться?
– Замолчи, – приказал Вадим. – Это совсем не твое дело. Что
ты понимаешь!..
– Ничего, конечно, – согласилась Дунька. После того, как муж
объявил ей, что «полюбил», но обстоятельства складываются таким образом, что
соединиться с любимой он никак не может, поэтому останется Дунькиным мужем, а
любить станет любимую, Дунька окончательно убедилась, что она ничего не
понимает. Решительно ничего.
– Я художник, – объяснил он тогда. В глазах у него были
просветленная печаль и полное оправдание себя. – Я должен… влюбляться, гореть.
Летать. Что ты понимаешь в этом!
Дунька сразу согласилась, что ничего. Она бы ушла, конечно,
но квартира!.. Квартира, купленная совместными усилиями, только что
отремонтированная в полном соответствии с Дунькиными вкусами! Ее пришлось бы
делить, и продавать, и искать другую, и начинать все сначала.
Они неплохие люди, только квартирный вопрос их испортил.
Ей некуда податься и стыдно родителей. Отец тоже говорил,
что она «не пара», и орал, и запрещал, и ногами топал, но Дунька все-таки вышла
замуж, потому что все и всегда знала лучше всех.
Она игрок, а игроки иногда проигрывают, не все же им
выигрывать!
Вот она и проиграла, но ни за что не призналась бы в этом никому,
кроме Лизы. Как всякий игрок, она оценила измененные правила и решила, что,
пожалуй, сможет играть и по этим.
Играть можно по любым правилам. Самое главное – их знать.
Вадим называл это «цивилизованными отношениями» – он
приходил, когда вздумается, уходил неизвестно куда, возвращался, бывал то
нежен, то капризен и взбалмошен, то рассказывал о том, что «в новой семье» у
него все будет по-новому, то уверял Дуньку, что она «единственная женщина,
которую он способен выносить рядом с собой».
Поначалу Дунька, совершенно незнакомая с подобным образом
жизни, плакала и отчаивалась, а потом перестала.
Цивилизованные так цивилизованные. Самое главное, что у нее
есть квартира, ее драгоценная, обожаемая квартира, то ли крепость, то ли
гнездышко, а на остальное наплевать. Муж ей почти не мешал, а потерю она
переживет.
Уже почти пережила.
Было бы намного лучше, если бы тогда, вначале, она поменьше
его любила, а она любила сильно.
Дунька наклеила последнюю полоску пластыря, отнесла в
корзину испорченный свитер, а мужу принесла другой. Она уже почти опаздывала и
все время посматривала на часы.
– Я думаю, что тебе лучше лечь, – сказала она, обуваясь. – Я
разобрала тебе постель.
– Я хочу есть, – отозвался он слабым голосом.
– В холодильнике йогурты и сыр.
– Мать не звонила?
– Вчера.
– Что ты ей сказала?
– Как обычно, – ответила Дунька, застегивая шубу. – Что ты у
любимой и чтобы она звонила тебе на мобильный.
Вадим жалобно выругался себе под нос. Мать тоже подвела его.
Подвела в самый последний момент, а он так на нее надеялся!
Если бы отец был жив, он бы его понял – в конце концов, сын
пошел именно в него, творческая, одаренная, незаурядная личность, – и
остальным, ползающим по земле, не объяснить, что чувствует тот, кто летает!
– Если будешь уходить, – громко сказала из коридора жена, –
поставь квартиру на охрану.
– Ты что? Дура? – обиженно крикнул он. – Я ранен, болен,
куда я пойду?!
– Не знаю, – хладнокровно ответила Дунька, заглядывая в
кухню. Где-то здесь она оставила сумочку. – Куда хочешь. Пока.
Вадим ничего не ответил, лишь поднялся с высокой табуретки,
покачнулся так, чтобы она видела, и схватился рукой за стойку.
– Смотри не упади, – предупредила жена довольно равнодушно и
скрылась. Он подождал, пока за ней закроется дверь.
Металлический лязг, чуть-чуть смягченный обшивкой, поворот
ключа. Он еще постоял, прислушиваясь.
Грохота лифта из-за тяжелых дверей слышно не было, и Вадим,
бросившись в коридор, приник ухом к двери и некоторое время стоял так, а потом
перебежал к окну.
Она выскочила из подъезда – в развевающейся шубе, с сумкой
на отлете, и, семеня на высоких каблуках, побежала к своей машине.
Вадим смотрел из-за шторы, даже дыхание затаил, хотя его
дыхания она никак не могла услышать.
Машина ожила, мигнула фарами, «дворники» обрушили со стекла
пласт утреннего снега. Ева со щеточкой в руках несколько раз обежала вокруг –
вот-вот упадет на льду! Но нет, не упала, удержалась, села в кабину, захлопнула
за собой дверь и неторопливо двинулась с места.
Вот бабы, а? В воде не тонут, в огне не горят и на льду не
падают. Как просто и прекрасно стало бы жить, если бы мир был устроен
по-другому, без баб!..
Вадим еще некоторое время постоял в тишине и безопасности
собственной квартиры, потом вернулся на кухню, проворно затолкал себе в рот
сразу несколько кусков колбасы, прожевал, бессмысленно глядя в стену, и пошел в
ее комнату.
