И вообще, что это может значить?!
Двери закрылись, и в просторной и теплой комнате сразу стало
тихо и очень торжественно.
Фиона Ксаверьевна некоторое время постояла в отдалении,
словно раздумывая, как себя вести, потом двинулась вдоль комнаты, подошла к
старинному камину и передвинула штучки на мраморной полке – верный признак
неуверенности в себе, редкая штука в Фионином исполнении.
– Это даже хорошо, Евдокия, что ты приехала, – начала она
наконец. – Я хотела бы с тобой поговорить. Может быть, не в такой спешке, как
нынче, но нам все равно пришлось бы встречаться.
Свекровь повернулась спиной к камину, сильно выпрямилась и
сложила руки.
Дунька тоже выпрямилась, но рук складывать не стала. Ей
казалось, что свекровь колеблется и никак не может принять решение. Это было
вовсе на нее не похоже.
– Фиона Ксаверьевна…
– Ты знаешь, Евдокия, что я никогда не была в восторге от
вашего брака, – отчеканила свекровь. – Я до сих пор не могу понять, почему мой
сын выбрал себе жену… из другого общественного среза.
– О, господи, – пробормотала Дунька.
– Что такое, Евдокия?
– Уж говорили бы как есть, Фиона Ксаверьев-на, – сказала
Дунька и улыбнулась. – Ваш сын выбрал себе жену-плебейку. У стен дворца она
пасла гусей. Решил Луи, что женится на ней.
– Ты стала мне дерзить, – заметила свекровь, подумав. – Что
это означает?
– Ничего, – призналась Дунька. – Это ничего не означает,
Фиона Ксаверьевна.
– Ты напрасно обижаешься. Дело не в том, что я считаю, что
вы хуже, чем мы. Дело в том, что ты никогда не поймешь, что такое… талант. Что
означает жизнь с талантливым человеком.
– Талант – это ваш сын? – осведомилась Дунька.
– Ну конечно! – воскликнула свекровь, и Дунька ей не
поверила. До этих слов верила, а тут не смогла.
Фиона всегда отличалась недюжинным умом и умением видеть
вещи в правильном свете. Она не могла искренне полагать, что «талант» должен
проделывать все, что так или иначе проделывал ее сыночек.
– Он талантлив и от этого несчастен, – продолжала Фиона. –
Творческий человек должен быть сильным, чтобы сознательно нести бремя своего
таланта, а Вадим, к сожалению, слаб. Его жена обязана быть ему опорой и
поддержкой, чем-то незыблемым. Как пьедестал Медного Всадника.
– Я не пьедестал, – пробормотала Дунька. Свекровь отошла от
камина и направилась к окну, держа себя за локти. За окном летел снег и
растрепанные галки перелетали с дерева на дерево – собирались спать.
– Ты не смогла и не можешь стать для него настоящей
поддержкой, – особым, заключительным тоном сказала свекровь. – И тем не менее,
Евдокия, я хотела бы попросить тебя остаться с ним.
– Что?!
– Ты прекрасно меня слышала. Дунька слышала, но ничего не
понимала. Фиона всегда была препятствием номер один – сначала она возражала
против свадьбы, потом возражала, чтобы новоиспеченные муж и жена жили вместе,
все настаивала, что каждому из них лучше бы остаться у родителей, и даже
приводила какие-то исторические примеры. Пастернак, к примеру. Борис Леонидович
всю жизнь любил Ивинскую, а жил «в семье», то есть со своей старой женой. Так
почему бы Вадиму и Евдокии не жить со своими старыми родителями и время от
времени встречаться?! Потом она возражала против предполагаемых детей, хотя
Дунька не собиралась немедленно заделаться счастливой матерью. Потом она еще
против чего-то возражала, из чего все время следовало, что Дунька плохая,
никудышная жена и ее сын, не понимая этого, просто-напросто губит себя.
Что изменилось?.. Да еще так внезапно?!
– Евдокия, ты обязана прекратить эти его… постоянные
свидания неизвестно с кем. Вы должны жить нормальной семейной жизнью.
– Фиона Ксаверьевна, – начала Дунька, но в белые высокие
двери легонько постучали – костяшкой согнутого пальца, – и Фиона сказала резко:
– Да!
Вошла Вера Федоровна с чайником в руках, а следом за ней ее
дочь с подносом. Александра поставила поднос на чайный столик и замерла,
опустив глаза.
Дунька была уверена, что, если она их поднимет, все
окружающие немедленно сгорят, как в романе Стивена Кинга «Испепеляющая
взглядом».
– Сахар? Молоко?
– Спасибо, ничего не нужно.
– Фиона Ксаверьевна, мне остаться?
– Спасибо, нет, Вера Федоровна, Евдокия поухаживает за мной.
Не правда ли, Евдокия?
– Правда! – воскликнула сильно разозленная всеми
сегодняшними непонятностями Дунька. – Разумеется! Непременно! Конечно! Как же
может быть иначе?!
– Евдокия, – негромко прервала ее свекровь и указала глазами
на «посторонних», мать и дочь. Те наверняка все заметили. У Веры Федоровны губы
слегка дрогнули, поджались, и она направилась к выходу, к высоким дверям, за
которыми мелькнуло встревоженное лицо «земского статистика» Федора Петровича
Малютина.
Двери закрылись. Все, спектакль окончен.
– Фиона Ксаверьевна, – начала Дунька раздраженно, – я вовсе
не за тем приехала, чтобы обсуждать наше будущее с Вадимом! Я не знаю, почему
вы решили, что мы должны зажить нормальной семейной жизнью! Мы этой самой
жизнью жили, наверное, месяца два от силы.
– И в этом твоя вина, Евдокия, – ледяным тоном перебила
свекровь. – Мой сын сложный человек, и к нему требуется особый подход, ты
должна была отдавать себе в этом отчет, когда выходила за него замуж.
Для того, чтобы опять не начать выкрикивать какие-то
бессмысленные слова и междометия, Дунька глотнула из своей чашки рубинового и
очень горячего чая.
– Фиона Ксаверьевна, вы не знаете, зачем ваш сложный сын
собирался в Рощино к моей сестре?
– Понятия не имею, – недоуменно ответила Фиона и даже
посмотрела с неким подобием любопытства, чего никогда себе не позволяла. – Это
имеет какое-то значение?
– Он никогда с ней не встречается! И не встречался никогда!
Что ему могло понадобиться?!
Фиона пожала плечами.
– Евдокия, ты уводишь разговор в сторону, а я хочу, чтобы ты
выслушала меня.
– Да нет никакого разговора, – крикнула Дунька и вскочила. –
Мне важно знать, зачем он ездил в Рощино и ездил ли!
– Это не имеет никакого значения…
– Имеет! – рявкнула Дунька. – Имеет!
Она подбежала к свекрови и оперлась руками о чайный столик,
так что Фионе пришлось откинуться назад. Прямо перед Дунькиными глазами была
щека, гладкая, молодая, очень свежая, и она вдруг подумала, что свекровь совсем
не стареет – портрет Дориана Грея, черт возьми!..
