Лиза отошла, присела на корточки и прижала руки к лицу.
Так она сидела некоторое время, а потом кто-то поднял ее за
локоть.
Она оглянулась и близко от себя увидела очень черные
прищуренные глаза.
И что он щурится, этот сосед?! Видит плохо?! Пусть тогда
очки наденет.
– Тебе плохо?
– Нет, мне хорошо. Отлично просто. И говорите мне «вы»!
– Нет, – отказался он совершенно серьезно. – Не стану. И
тебе не советую. На «ты» гораздо проще.
– Мне не пятнадцать лет, и тебе тоже не шестнадцать.
– Какая разница, – возразил он. – Я так понимаю, что нам
теперь придется часто общаться.
– Я не хочу с тобой общаться.
Он помолчал, а потом сказал негромко:
– Они уезжают. Тело увозят. Пойдемте, там нужно что-то
подписать.
Он отпустил ее локоть и шагнул назад, как будто боялся, что
она начнет приставать.
Тогда она еще не знала, что так будет все время – он всегда
станет делать шаг назад, как только она попытается к нему приблизиться.
Даже тогда, в ее обморочном состоянии, это ее задело.
Они подписали какие-то разграфленные бумаги, заполненные
шариковой ручкой таким почерком, что казалось, будто писал малограмотный, и все
разошлись. Сосед тоже пропал из виду, зато приехала Дунька.
– Дуня, – сказала Лиза, как, только сестра выскочила из
машины, – у меня в гараже убили Свету Крюкову. Представляешь?
Губы у нее затряслись, она уткнулась в мех Дунькиной шубы и
зарыдала.
В следующие несколько дней она со всей полнотой
прочувствовала значение непререкаемой формулы – «это не мои проблемы».
С проблемой, рухнувшей на нее, как лавина на незадачливого
альпиниста, она осталась совсем одна. Дунька ничем не могла помочь, хотя и
старалась, и приезжала по вечерам, и однажды сварила куриный бульон, и
ночевала, и сидела рядом, и бдительно запирала все двери, которых было очень
много в старом доме.
Игорь не приезжал.
Громов пообещал все узнать, навел страху на всех сотрудников
короткой лекцией о том, какие именно меры безопасности следует соблюдать –
совершенно невыполнимые! Лиза знала, что к нему нужен «особый подход», что его
нужно умолять, уговаривать, восхищаться им, и тогда дело, возможно, сдвинется с
мертвой точки, но ни на что это у нее не было сил.
Из всех людей на планете рядом с ней остался только… сосед,
который каждый вечер встречал ее у ворот и с упорством маньяка предлагал
загнать в гараж ее машину, хотя она неизменно отказывалась. Он маячил у нее под
окнами, и она понимала: дает ей понять, что он рядом.
Не бойся, я все время где-то поблизости.
А потом он подарил ей букетик, и это стало последней каплей,
потому что она его тут же поцеловала.
Лиза была уверена, что поцелуй – второпях, в темноте, сухими
сомкнутыми губами – изменит все.
Она задумчиво глотнула из бокала, при этом немедленно
почувствовав себя героиней некоего романа. Может, даже романа в стихах.
Нет, тогда не так.
Тогда так – она была уверена, что тот поцелуй изменит хоть
что-то. Ни черта он не изменил.
То есть совсем. То есть ни капельки.
Он продолжал жить своей отдельной жизнью, за своим отдельным
забором, куда он немедленно скрывался, как только у них кончались «общие дела».
Общие дела – суть история с трупом.
Ну что, что можно с этим поделать?!
Она никогда не бегала за мужчинами, никогда в них не
нуждалась – или делала вид, что не нуждается. Впрочем, практика показала, что
нуждаться в таких, как Игорь, не имеет никакого физического смысла.
Философского или какого-то иного смысла не имеет тоже.
«Господи, если бы я знала, что все так повернется, я бы
согласилась не только на общий гараж – прав, прав был папа! – но и на общее
крыльцо, общую кухню и общую ванную».
Интим не предлагать.
Лиза еще раз глотнула, моментально позабыв про роман в
стихах.
Или предлагать?..
Только как, как его предлагают?! И прилично ли предлагать
его соседу, который просто сосед – милый человек, взваливший на себя ее
нынешние проблемы то ли от скуки, то ли по доброте душевной, то ли еще по
каким-то, ей неизвестным соображениям!
И еще, очень важное, самое важное. Главное.
Она не умела никому доверять. Она никогда и никому не
доверяла с тех самых пор, как лучшая подружка Наташка в десятом классе получила
приглашение на вечеринку от суперзвезды десятого «А» Нины Росс, и отправилась
туда, и на следующий день перестала быть лучшей Лизиной подружкой.
Нина была хороша собой, умна, насмешлива и пользовалась
бешеной популярностью не только у мальчиков и девочек начиная примерно с
пятиклассников, но и у преподавателей.
Нинина мама дни и ночи проводила или в кабинете у
директрисы, или возле подоконника поблизости от него – когда кабинет оказывался
занят или заперт на замок. Такое тоже иногда случалось, хотя шестнадцатилетней
Лизе всегда казалось, что директриса затаилась в своем кабинете, как лев в
пещере. Точит когти и намечает следующую жертву. Директриса любила кровавые и
продолжительные истязания, с вызовом родителей, собранием «актива класса»,
педсовета и изредка с привлечением дородной инспекторши по делам
несовершеннолетних. Вот эти самые «дела несовершеннолетних» и казались самыми
опасными. Школа была «правильная», специализированная, с правильным и
специализированным набором предметов, а самое главное – с правильным и
специализированным набором родителей и детей. Директриса, брошенная «на
усиление воспитательной работы» из соседнего ПТУ, взялась за дело со всей
серьезностью. Появилась инспекторша, и призрак детской комнаты милиции замаячил
в коридорах благопристойной и благополучной школы. Лизина мама возле
директорского кабинета никогда не торчала, искренне считала все это глупостями
и была наивно убеждена в том, что в школе нужно просто хорошо учиться и этого
достаточно.
Этого было явно недостаточно. Зато Нина, благодаря
караульной службе своей мамаши и собственным способностям, быстро выбилась в
звезды номер один. Лиза в ее присутствии всегда помалкивала, жалась в угол,
очки съезжали у нее со вспотевшего носа. Ни ее, ни Наташку в Нинину компанию
никогда не брали – толку от них все равно никакого не было. Развлекаться они не
умели, вермут не пили – как можно! – мальчикам не нравились. У них не было
свободных квартир, куда можно притащить всю компанию слушать магнитофон,
валяться на диванах и целоваться на кухне. Наташкина мама, учительница музыки
со строгим пучком, находилась почти всегда дома, а Лиза все дни проводила у
бабушки, куда ее сдавали, чтобы та приглядывала за девочкиной учебой. Бабушка
приглядывала в прямом смысле – внучка учила уроки за неудобным дедушкиным
письменным столом, а бабушка сидела рядом на табуреточке, вязала и посматривала
поверх очков довольно строго. Какие там компании, диваны и вермут!..
