— Дон Иниго Веласко? — повторила Изабелла, как видно, стараясь припомнить, знаком ли он ей. — Да не тот ли это молодой воин, который так отличился во время нашей последней войны при взятии Иллора и Моклина, при осаде Белеса, взятии Хибальфаро и в других ратных делах?
— Да, это он! — воскликнула донья Беатриса, вне себя от радости и гордости оттого, что имя ее племянника всколыхнуло воспоминания в душе королевы. — Да, да, государыня, это он и есть.
— Так ты говоришь, он уезжает? — спросила Изабелла.
— Да, государыня.
— В дальние края?
— Боюсь, что да.
— Что ж, он покидает Испанию?
— Очевидно.
— Вот как!
— Он, словно оправдываясь, говорит, что ныне уже не может быть полезным вашему величеству.
— Куда же он отправляется?
— Я надеюсь, — отвечала донья Беатриса, — что с соизволения королевы он сам ответит на этот вопрос.
— Хорошо, дочь моя, скажи ему, что он может войти.
И пока маркиза де Мойя, почитая своим долгом сопровождать племянника, шла к дверям, королева села и, скорее для видимости, нежели из желания заняться рукоделием, принялась вышивать хоругвь в честь богородицы, полагая, что благодаря ее заступничеству (так удачно сложились обстоятельства) Гранада сдалась — как известно, она капитулировала без кровопролития.
Немного погодя дверь отворилась, и появился молодой человек в сопровождении доньи Беатрисы; он остановился в нескольких шагах от Изабеллы, почтительно держа в руках шляпу.
IV. ИЗАБЕЛЛА И ФЕРДИНАНД
Дон Иниго Веласко — мы только что показали его читателю красивым стариком лет шестидесяти — шестидесяти пяти — в пору взятия Гранады был молодым человеком лет тридцати — тридцати двух прекрасной наружности, с большими глазами и длинными черными волосами; на его бледном лице лежала печать затаенной грусти, что говорит о несчастной любви и, следовательно, всегда вызывает благосклонность женщины, будь она даже самой королевой.
Красноватая полоса, след едва зажившей раны, — рубец от нее позже слился с первыми старческими морщинами, — в те дни пересекала его чело и говорила о том, что он атаковал с близкого расстояния, грудью шел на мавров и кривая сабля врага оставила кровавую отметину на его лбу.
Королеве нередко доводилось слышать, что он умеет сражаться, умеет бить врага, но увидела она дона Иниго впервые и посмотрела на него с особенным участием — во-первых, это был племянник ее любимой подруги, а во-вторых, это был воин, который еще недавно доблестно сражался за дело господа бога и королей.
— Итак, вы — дон Иниго Веласко? — спросила Изабелла, внимательно глядя на него; глубокая тишина царила в молельне, хотя там находилась целая дюжина придворных дам — одни сидели, другие стояли, в зависимости от того, какой близости к королеве они были удостоены или каким саном обладали.
— Да, ваше величество, — отвечал дон Иниго.
— А я полагала, что вы rico hombre .
— Так оно и есть, ваше величество.
— Почему же вы не оставляете на голове шляпу в нашем присутствии?
— Потому что уважение к женщине не дозволяет мне пользоваться тем правом, о котором соизволила напомнить королева.
Королева улыбнулась и стала расспрашивать его, обращаясь к нему на ты, как обычно и поныне делают короли и королевы Кастилии, беседуя с теми, кого в наши дни называют испанскими грандами, а в те времена называли ricos hombres.
— Так, значит, дон Иниго, сын мой, ты надумал путешествовать?..
— Да, ваше величество, — отвечал молодой человек.
— Почему же?
Дон Иниго не проронил ни слова.
— А ведь, право, при моем дворе, — продолжала Изабелла, — найдется немало должностей, весьма подходящих для молодого человека твоего возраста и для победителя с такими заслугами, как у тебя.
— Ваше величество заблуждается, говоря так о моем возрасте, — возразил дон Иниго, уныло покачав головой, — ведь я уже старик…
— Ты — старик? — удивленно воскликнула королева.
— Да, государыня, ибо стариком становишься, сколько бы лет тебе ни было, в тот день, когда все мечты твои разбиты. Ну а что до имени победителя, какое вы соблаговолили мне дать, как какому-нибудь Сиду, то я скоро утрачу его, ибо благодаря освобождению Гранады и свержению последнего мавританского короля Абу Абала в королевстве у вас нет врагов, побеждать больше некого.
В голосе молодого человека прозвучала такая глубокая скорбь, что королева с изумлением посмотрела на него, а донья Беатриса, которая, разумеется, знала о том, сколько мук принесла племяннику любовь, молча осушила слезу, скатившуюся по ее щеке.
— Куда же ты собираешься?
— Во Францию, ваше величество.
Изабелла чуть-чуть нахмурилась и спросила, обратившись к нему уже на вы:
— Не пригласил ли Карл Восьмой вас на свою свадьбу с наследницей Британии или, быть может, он предложил вам должность в армии, которую, как говорят, набирает, дабы завоевать Италию?
— Государыня, короля Карла я не знаю, — отвечал дон Иниго, — да и что бы он мне ни посулил, предложив драться в его армиях, я бы отринул его предложения, ибо служба у него означала бы, что я иду против моей обожаемой королевы.
— Так что же ты намерен делать во Франции, раз не думаешь там сыскать государя, который пришелся бы тебе больше по душе, чем мы?
— Я буду сопровождать туда друга, которого вы изгнали.
— Кто же это?
— Христофор Колумб, государыня!
Наступило недолгое молчание, и все услышали, как с легким скрипом приоткрылась дверь из кабинета короля.
— Мы и не думали, избави нас господь бог, изгонять вашего друга, дон Иниго, — снова заговорила Изабелла, и чувствовалось, что она не могла скрыть своего огорчения. — Но наши советники заявили, что условия, доставленные генуэзцем, неприемлемы и что, дав на них согласие, мы бы нанесли урон и себе, и нашей державе. Если бы ваш друг, дон Иниго, согласился на уступку, то благодаря доброй воле короля Фердинанда и тому сочувствию, которое я к нему питаю, его замысел легко бы осуществился, — значит, за неудачу он должен пенять на самого себя.
Изабелла умолкла, ожидая ответа дона Иниго, потом продолжила:
— К тому же, не говоря о том, что умозаключение генуэзца о шарообразности Земли идет вразрез со Священным писанием, все ученые в королевстве, как вам известно, считают Христофора Колумба фантазером.
— Вряд ли фантазер, государыня, отступится от своих замыслов из чувства собственного достоинства. Колумб требует своего, он имеет в виду государство, в десять крат большее, чем Испания, потому так велики его требования. Они соответствуют величию самого предприятия. И я понимаю Колумба.
