— Странное дело, — пробормотал Горанфло, — ничего не помню.
— Вы даже добавили, ваше преподобие, латинское изречение: Militat spiritu, militat gladio.
[30]
— Что? — вскричал дон Модест, изумленно выпучив глаза. — Изречение?
— У меня память неплохая, досточтимый отец, — ответил Борроме, скромно опуская веки.
— Если я так сказал, — продолжал Горанфло, — значит, у меня были на то основания, брат Борроме. И правда, я всегда придерживался мнения, что надо развивать тело. Еще будучи простым монахом, я боролся и словом и мечом. «Militat spiritu, militat gladio». Отлично, брат Борроме. Как видно, сам господь осенил меня.
— Итак, я выполню ваш приказ до конца, преподобный отец, — сказал Борроме, удаляясь вместе с братом Жаком, который радостно тянул его за рясу.
— Ступайте, — величественно произнес Горанфло.
— Я совсем забыл… — сказал, возвращаясь, брат Борроме.
— Что?
— В приемной дожидается один из друзей вашей милости; он хочет с вами поговорить.
— Как его зовут?
— Метр Робер Брике.
— Метр Робер Брике, — продолжал Горанфло, — не друг мне, брат Борроме, а просто знакомый.
— Вы его не примете, ваше преподобие?
— Приму, приму, — рассеянно произнес Горанфло. — Этот человек меня развлекает.
Брат Борроме еще раз поклонился и вышел.
Через пять минут дверь опять отворилась, и появился Шико.
XX. Два друга
Дон Модест продолжал сидеть в той же блаженно расслабленной позе.
Шико прошел через всю комнату и приблизился к нему.
Дон Модест лишь соблаговолил слегка наклонить голову.
Шико, очевидно, ни в малейшей степени не удивило безразличие аббата.
— Здравствуйте, господин настоятель, — сказал он.
— Ах, это вы! — произнес Горанфло. — Видимо, воскресли?
— А вы считали меня умершим, господин аббат?
— Да ведь вас совсем не было видно.
— Я был занят.
— А!
Шико знал, что Горанфло скуп на слова, пока его не разогреют две-три бутылки старого бургундского. Так как час был ранний и Горанфло, по всей вероятности, еще не закусывал, Шико подвинул к очагу глубокое кресло и молча устроился в нем, положив ноги на каминную решетку и откинувшись на мягкую спинку.
— Вы позавтракаете со мной, господин Брике? — спросил дон Модест.
— Может быть, сеньор аббат.
— Не взыщите, господин Брике, если я не смогу уделить вам столько времени, сколько хотел бы.
— Человек, стоящий, подобно вам, выше многих, может поступать, как ему заблагорассудится, господин аббат, — ответил Шико, улыбнувшись, как умел улыбаться он один.
Дон Модест, прищурившись, взглянул на Шико.
Насмехался ли Шико или говорил серьезно, разобрать было невозможно. Шико встал.
— Куда вы, господин Брике? — спросил Горанфло.
— Собираюсь уходить.
— Вы же сказали, что позавтракаете со мной?
— Я этого не говорил.
— Простите, но я вас пригласил.
— А я ответил: может быть. «Может быть» не значит «да».
— Вы сердитесь?
Шико рассмеялся.
— Сержусь? — переспросил он. — А на что мне сердиться? На то, что вы наглец и невежда? О, дорогой сеньор настоятель, я вас слишком давно знаю, чтобы сердиться на ваши мелкие недостатки.
Как громом пораженный этим выпадом, Горанфло застыл с открытым ртом.
— Прощайте, господин настоятель.
— О, не уходите!
— Я не могу откладывать поездки.
— Вы уезжаете?
— Мне дано поручение.
— Кем?
— Королем.
У Горанфло голова пошла кругом.
— Поручение, — вымолвил он, — поручение от короля… Вы, значит, снова с ним виделись?
— Конечно.
— Как же он вас встретил?
— Восторженно. Он-то помнит друзей, хоть и король.
— Поручение от короля, — пролепетал Горанфло, — а я-то наглец, невежда, грубиян…
— Прощайте, — повторил Шико.
Горанфло даже привстал с кресла и своей широкой дланью задержал уходящего, который, надо признаться, довольно охотно подчинился насилию.
— Послушайте, признаюсь — я неправ. Заботы…
— Вот как!
— Будьте же снисходительны к человеку, занятому столь трудными делами! Ведь это аббатство — целое государство! Подумайте, под моим началом двести душ; я эконом, архитектор, управитель, и ко всему у меня имеются еще духовные обязанности.
— Да, правда, это слишком тяжкое бремя для недостойного служителя божия!
— Ну вот, теперь вы иронизируете, — сказал Горанфло. — Господин Брике, неужто вы утратили христианское милосердие?
— А разве оно у меня было?
— Сдается мне, что тут и не без зависти с вашей стороны; остерегайтесь: зависть — великий грех.
— Зависть с моей стороны? А кому мне завидовать, скажите на милость?
— Гм, вы думаете: «Настоятель дон Модест Горанфло все время идет вверх, движется по восходящей лестнице…»
— А я движусь по нисходящей, не так ли? — насмешливо спросил Шико.
— Это из-за вашего ложного положения, господин Брике.
— Господин настоятель, а вы помните евангельское изречение?
— Какое?
— «Низведу гордых и вознесу смиренных».
— Подумаешь! — сказал Горанфло.
— Вот тебе на! Он берет под сомнение слово божие, еретик! — воскликнул Шико, всплескивая руками.
— Еретик?! — повторил Горанфло. — Это гугеноты — еретики.
— Ну, значит, схизматик!
[31]
— Что вы хотите сказать, господин Брике? Право, не понимаю.
— Ничего не хочу сказать. Я уезжаю и пришел с вами проститься. Посему прощайте, сеньор дон Модест.
