— Времени мне отведено совсем немного, — продолжал между тем Александр, — поэтому прошу не чинить никаких препятствий.
— Да что ты, батюшка, в своем ли уме? Чинить препятствия государеву посланнику! — возмутился Федор Васильевич, а потом, хитро прищурив глаз, напомнил: — А бумаги-то государевой ты мне так и не показал…
Бенкендорф покраснел и замешкался. Он чувствовал себя все более неловко. Сказывалось отсутствие политического опыта, или, вернее сказать, опыта интриги, в которой Ростопчин считался виртуозом.
Пробежав глазами текст и зачем-то понюхав императорскую печать, Федор Васильевич ласково осведомился у гостя:
— Где изволил остановиться, друг мой?
— Я еще не искал квартиры, — признался Александр, — поехал прямо к вам.
— И поступил очень мудро! — подняв указательный палец, похвалил губернатор. — Остановишься у меня. Выделю тебе лучшие комнаты, а главное все следствие будет под рукой. Вот он я! Весь как на духу! Изучай, обмеряй, описывай и посылай отчет государю!
— Это не совсем удобно… — начал было Бенкендорф, но граф, вскочив с кресел, обнял его за плечи и продолжал в том же родственном тоне:
— Эх, братец, неудобно только спать с чужой женой, да и то, если жестко постелено! Отобедаешь у меня! Познакомлю с супругой, с дочерьми…
Федор Васильевич хорошо сознавал, как много теперь зависит от этого холодного и практичного немчика. Его дальнейшая судьба была в руках желторотого юнца, и он, за многие годы политической карьеры не знавший унижений, а напротив, смело унижавший других, теперь готов был покориться. Даже во времена своей юности, когда императрица Екатерина выделила его среди других на турнире пословиц, он дерзко, во всеуслышание заявлял, что не собирается становиться шутом, пусть даже великой императрицы. Нынче же он скакал дураком вокруг молодого, неопытного, свежеиспеченного генеральчика.
Еще несколько часов назад Александр посчитал бы предложение Ростопчина остановиться у него в доме оскорблением. Это было похоже на взятку — предложить ему даровой постой в городе, где ни за какие деньги невозможно сыскать пристойного жилья… Но Бенкендорф был молод, и ему показалось заманчивым поселиться под одной крышей с юной голубоглазой девой, у которой «поплыли» чернила в дневнике. «Познакомлю с дочерьми…» Бенкендорф испытывал адовы муки. Долг и честь твердили ему: «Не соглашайся!», только что зародившееся чувство кричало: «Она здесь! Ты должен ее снова увидеть!»
— А сколько у нас общих тем для беседы! — продолжал уговаривать Ростопчин. — Взять хотя бы батюшку твоего, Христофора Ивановича… Как он поживает?
Александр раскрыл было рот, чтобы дать согласие хотя бы отобедать сегодня у графа, тем более что голод уже давал о себе знать, но в этот миг в двери кабинета отрывисто постучали.
— Что за черт? — удивился Федор Васильевич. Никто не смел тревожить его в собственном кабинете. Этот стук был неслыханной дерзостью, которую он не мог приписать никому из домочадцев, а тем более слуг. Уж не послышалось ли ему, в самом деле?
Стук повторился, на этот раз стучали более смело и настойчиво. Ростопчин хотел заорать: «Я занят!», а орал он страшно, по-звериному, так что у слушателей тряслись поджилки, но любопытство взяло верх. Граф в два прыжка подскочил к двери, резко распахнул ее и нахмурился, увидев, что за визитер его потревожил.
На пороге стояла Елена Мещерская, девушка, которую князь Белозерский вчера объявил «авантюристкой». Тогда, за ужином, она появилась очень вовремя, неизвестно, чем бы закончился его гневный спич перед московским дворянством, если бы не юная прелестница, взбудоражившая все умы. Но сегодня она ворвалась совсем некстати. Ведь он уже почти уговорил этого остзейского остолопа остановиться у него и отобедать, и вот тебе на! Теперь Бенкендорф уставился на девицу и явно забыл, о чем только что шла речь.
— Что вам угодно, сударыня? — раздраженно спросил губернатор. — Кто вас сюда пустил?
Однако Елена не оробела и не смутилась. Она знала, что граф не один, а с каким-то молодым генералом. Софи настояла на том, что это самый подходящий момент для разговора с ее отцом. Тот постесняется отказать ей при свидетеле и по крайней мере выслушает жалобу до конца.
— Мне угодно, чтобы справедливость восторжествовала, — смело пошла в бой Елена, — чтобы меня признали живой, утвердили в правах на мое имя и имущество! Чтобы закон, если он еще существует в Москве, признал моего дядюшку вором и мошенником!
От такой неслыханной дерзости графа даже пошатнуло. Набрав в легкие воздуха и выпучив глаза, он неожиданно визгливо крикнул:
— Не желаю слушать вздор! Кто вас сюда пустил, я спрашиваю?!
От этого визга Елена зажмурилась и съежилась, ей показалось, что губернатор сейчас набросится на нее с кулаками. В этот миг за спиной Ростопчина раздался уверенный, довольно приятный голос, и кто-то, невидимый девушке от двери, спокойно спросил:
— Отчего же не выслушать дела, граф? Если барышня набралась смелости и проникла каким-то образом в ваш кабинет, значит, ее вынудили к тому чрезвычайные обстоятельства…
— Да она… она…
Слово рвалось с языка губернатора, но он никак не мог его произнести, потому что столкнулся с еще более неслыханной дерзостью. «Остзейский молокосос» оттеснил его, хозяина, от двери и, предложив «вчерашней самозванке» руку, провел ее в кабинет и усадил в кресло.
— Давайте выслушаем историю этой девушки. Может статься, именно с нее начнется мой рапорт Государю императору.
— Эта басня не имеет ко мне никакого отношения! — возмутился Федор Васильевич.
— Нет, имеет! — вновь осмелела Елена, встретив неожиданного союзника в лице молодого генерала. — Если бы из города не были увезены пожарные трубы, моя матушка была бы сейчас жива и вы считали бы за честь быть принятым у нас в доме!
Она вынула платок, собираясь заплакать.
— Ну, знаете ли! — всплеснул руками Ростопчин. — Зачем же вы остались в городе, раз видели, как увозят трубы?
Он так и не присел, а вместо этого начал нервно ходить по кабинету.
Елена приготовилась было опять ответить резкостью, но Бенкендорф бережно взял ее дрожащую от возбуждения руку и предложил:
— Расскажите нам все с самого начала…
И она, путаясь в словах и обращаясь преимущественно к молодому генералу, рассказала о том, как отец ушел на войну с ополчением, как матушка переживала за него, ждала весточки и не решалась уехать в деревню.
— Вы же сами в своих афишках называли трусами и подлецами тех, кто покидал Москву! — бросила она с вызовом, повернувшись к губернатору.
— Я сам был обманут! — в сердцах воскликнул тот, но тут же язвительно добавил: — Однако умный читает между строк! Афишки писались для простолюдинов, дабы избежать паники…
Уже в слезах, Елена рассказывала о том, как они с маменькой обнаружили тело отца на телеге со сгнившей, зараженной вшами соломой среди целого моря таких же забытых, не погребенных трупов.
