«Как же я, дурак, сразу-то не догадался?! — стукнул он себя кулаком по лбу. — Она перекрестилась! Отступила от веры!»
Предать веру он считал самым страшным грехом, хуже грабежа или убийства. Ни секунды не раздумывая, парень схватил нож и побежал вниз.
Зинаида скучала за прилавком в ожидании покупателей, перетирая суконкой весы, когда ворвался Афанасий. По его звериному оскалу молодая женщина сразу все угадала, а увидев нож, поняла, что пришло время для объяснений.
— Погоди, — заговорила она делано спокойным тоном, — я сейчас тебе кое-что расскажу…
— Не желаю ничего слушать! — взревел тот. — Я за нашу веру кандалы надел, муки принял, а ты, ты, паскуда… Лучше тебе издохнуть прямо здесь, среди табака поганого!
Зинаида помнила, что у брата слово с делом не расходятся. Она не стала тратить время на уговоры, а резко выдвинула ящик стола, где лежала выручка. Там, в глубине, женщина прятала нож, который сослужил ей службу на похоронах мужа.
— Только подойди ко мне! Попробуй! — взмахнула она заточенным хлеборезом. — Живо выпущу кишки!
Но Афанасий не был похож на рыхлых василеостровских лавочников, которых ей удалось напугать на кладбище. Он сделал шаг к прилавку, перехватил руку сестры и сжал ее так безжалостно, что пальцы Зинаиды онемели и нож выпал, криво воткнувшись в столешницу. Зинаида взвизгнула, оглушив своего противника, и, воспользовавшись его секундным замешательством, вырвалась и бросилась в подсобное помещение. Оттуда было два выхода. Черная лестница вела наверх, в кухню, а дверь — на задний двор-колодец, вечно темный и сырой. Мгновенно сообразив, что со двора ей деться некуда, там ее ждет неминуемая смерть среди мусорных ящиков и вонючих зеленых луж, женщина побежала наверх. Она звала Хавронью, но та не откликалась. «Дрыхнет, проклятая, в своем чулане, бревно-бревном!»
Из кухни, опасаясь там задерживаться, Зинаида молнией кинулась в гостиную. Она помнила, что дверь этой комнаты, которой вообще пользовались редко, запирается на маленькую задвижку. Ее некогда приделал Евсевий неизвестно от каких воров. Захлопнув за собой дверь в гостиную, женщина перевела дыхание. Дальше бежать было некуда. С задвижкой брат справится в пять секунд, ему ничего не стоит вышибить дверь. Она уже решилась выскочить в окно, когда вдруг услышала слабый бесцветный голос:
— Что случилось?
Зинаида совсем забыла про больную гостью, лежавшую на диване в гостиной. Та между тем поднялась на локте и смотрела на нее расширенными от страдания глазами. Елена была похожа на собственный призрак.
— Брат хочет меня убить, — успела вымолвить дрожащим голосом Зинаида.
Тут же раздался страшный близкий рык Афанасия:
— Открывай, подлая!
Затем последовал сокрушительный удар в дверь. Треснула какая-то доска. Зинаида коротко взвыла и бросилась к окну. Она дергала замазанную на зиму вторую раму, но Хавронья недаром ела свой хлеб. Прошлой осенью она не пожалела ни трудов, ни замазки, и рама стояла намертво. Ее можно было снять только с помощью ножа, да и то после долгих стараний.
— Открывай, ну же! — снова закричал Афанасий.
Зинаида заметалась по комнате, как сухой лист, подхваченный ветром, без конца повторяя:
— Он убьет меня! Убьет!
Ее решительный находчивый ум внезапно спасовал перед лицом неминуемой лютой смерти. Как смело она повела себя во время похорон мужа, в одиночку выступив против собрания единоверцев! Но тогда Зинаида не испытывала и сотой доли того страха, который сейчас парализовал ее волю. Она знала цену тогдашним своим врагам, презирала их, чувствовала свою правоту, потому и победила. Сейчас же она ничего не могла придумать для своего спасения. Словно по мановению волшебной палочки, лавочница превратилась из дерзкой самодовольной кошки в крохотную трусливую мышь. Страх перед братом настолько затмил ее рассудок, что она не заметила, как Елена встала с дивана и, спотыкаясь от слабости, направилась к двери.
Дверь гостиной отворилась, Афанасий с искаженным лицом занес нож, но вдруг замер. Глаза его расширились от удивления. Он походил на лунатика, который после пробуждения обнаружил себя в незнакомом месте и в невероятной позе. Елена стояла перед ним с каменным выражением лица, расставив руки, закрыв собой дверной проем. В глазах ее не было страха, только немой вопрос. В следующий миг нож звякнул о половицу. Бывший разбойник упал перед графиней на колени и, обливаясь слезами, принялся целовать подол ее платья:
— Прости, сестра! Не хотел тебя пугать. Разума едва не лишился…
Его голос был полон братской, даже ребяческой нежности, глаза смотрели кротко и виновато.
— За что ты рассердился на Зинаиду? — шепотом спросила графиня.
Афанасий покачал головой.
— Знать ее больше не желаю! — мгновенно помрачнев, отрезал он.
Зинаида все это время стояла в углу, помертвев от ужаса. Осознав, что все кончено, женщина осела на пол, закрыла лицо руками и зарыдала.
— Ну, полно, милая, — гладила ее растрепавшиеся косы графиня.
Испытав потрясение, Елена с удивлением почувствовала прилив сил. Неведомая болезнь исчезла так же внезапно, как налетела. Графиня начала отдавать распоряжения, видя, что брат с сестрой не собираются двигаться с места.
— Сядь за стол, успокойся, — приказала она Афанасию. — А ты, Зинаида, ступай, закрой лавку, а то, не дай бог, разворуют товар. Разбуди Хавронью. Пусть ставит самовар…
…Елена отпивала чай большими глотками, с аппетитом доедала остатки пасхального кулича. Брат и сестра молчали и смотрели на нее с удивлением.
— Ну, кажется, мне доктор не понадобится, — нарушила она наконец тягостное молчание и повернулась к понурому Афанасию: — Так почему ты набросился на сестру? Что на тебя вдруг нашло?
— Она предала нашу веру…
— Это правда? — взглянула она на Зинаиду.
— Я шесть лет прожила с чертом, — медленно, выдавливая каждое слово, заговорила та. — Он по утрам и вечерам молился, лбом об пол колотил, колени до синяков простаивал. Днем святее его не было, а ночью этот дьявол измывался надо мной, пытал. Как же, законную жену, известно, хоть убей… Мужу позволяется это! Братья знали все, но похоронили упыря с почестями, а меня смешали с грязью за то, что я голос подняла, молчать не стала. На глазах у Бога муж меня пытал, Бог все видел и допустил… А если не видел, жалоб моих не слышал, значит, он слепой, глухой, или вовсе нет его…
При этих словах Афанасий ударил кулаком по столу и зарычал. Елена накрыла своей маленькой ладошкой его громадный кулак. А Зинаида, все больше смелея, продолжала:
— Я-то давно уже не верю ни в Бога, ни в дьявола. Первый ни на что не годным оказался, второго я сама в гроб вколотила! А лютеранство приняла лишь затем, чтобы мужниным дружкам-торговцам насолить, из-под их воли уйти. Да и торговле пошло на пользу.
При слове «лютеранство» Афанасий застонал и, уронив голову на стол, начал раскачиваться из стороны в сторону. Слова сестры причиняли ему невыносимую боль.
