— Отравила?
— Да что вы! Господь с вами! — всплеснула руками Зинаида.
— Ты мне здесь тиятров не разыгрывай, — предупредил квартальный. — Если извела Зотыча каким зельем, то так и говори. От меня не скроешь. Я людей вижу наскрозь…
— Никого я не изводила, — твердо заявила она. — Евсевий Зотыч яблочком поперхнулись…
— Ну ин ладно… Ты вот что… — вдруг сменил он тон на более ласковый, почесав в затылке. — Зотыч платил мне десять рублёв кажный месяц…
— Да разве ж за этим дело станет? — одарила его светлой улыбкой Зинаида. — Помилуйте, Терентий Лукич! Я буду платить двенадцать…
И тут же подкрепила обещание звоном серебряных монет. Но получив мзду, околоточный не спешил уходить. Он топтался на месте, мял в руках треуголку и наконец прошептал, косясь по сторонам:
— Хоронить будешь в лесу? Тайно?
— Вы же знаете, как у нас заведено, — развела руками Зинаида.
— Тогда гони еще двенадцать рублёв, красавица, — протянул он ей мокрую, на удивление маленькую ладошку с искривленными подагрой пальцами. — Потому как начальство меня за энто художество может взгреть…
Спрятав деньги, Терентий Лукич вновь перекрестился, умильно поглядел еще раз на покойника, тяжко вздохнул и, философски заметив: «Знать, пришел старику срок!» — удалился.
Старообрядческое кладбище пряталось в дремучем ельнике на зыбком островке среди болот. Отец Иоил уже не первый год отпевал здесь покойников. Он всегда возглавлял траурную процессию, бесстрашно ступая в брод, прощупывая дно багром. Однажды случилось так, что братья, несшие за ним гроб, оступились и упали в болото. Их еле спасли, а гроб с покойником затянула трясина. Зимой, когда болота замерзали, тропа была куда безопаснее. Вот и сейчас провожающих собралось больше обыкновенного. Могилу выкопали еще накануне.
Зинаида шла за гробом в одиночестве, опустив голову, чувствуя на себе взгляды братьев, полные ненависти и презрения. Многие смотрели и с завистью, ведь молодая вдова наследовала дом и лавку, а также сундук с серебром. И хотя большую часть этих денег заработала она сама, ее все равно считали недостойной наследницей, подозревая в злом умысле. Отец Иоил напряженно думал все эти дни, как примирить общину с Зинаидой, и решил наконец, что лучше всего для нее будет продать хозяйство и перебраться в другой город, а то и в деревню. По России разбросано множество раскольничьих общин, а уж он свяжется, с кем необходимо, поможет вдове устроиться на новом месте. Но у Зинаиды, как выяснилось вскоре, были совсем иные планы.
Остров-кладбище с покосившимися, а кое-где и вовсе упавшими в болотистую низину крестами наводил суеверный ужас на забредающих сюда случайно охотников. Собаки сразу же начинали подвывать, чуя нечто зловещее в едком сыром воздухе. Казалось, просевшие могилы вот-вот разверзнутся, и из них выберутся на свет Божий истлевшие покойники. Из одной могилы торчала даже полусгнившая крышка гроба, поднявшегося из ямы под натиском грунтовых вешних вод. Могилы здесь копали неглубокие, да и те за считаные минуты доверху затопляла вода. Яма для Евсевия Толмачева, по случаю недавних морозов, залита не была. Синие комья торфа вперемешку со льдом тусклой оправой поблескивали по краям могилы. Солнце поднялось уже высоко.
Отец Иоил прочитал молитву при хмуром молчании братьев. Девка Хавронья попыталась всплакнуть по хозяину для приличия, но, как ни старалась, слез выжать не смогла. Гроб опустили в могилу, Зинаида без тени скорби на лице бросила синий ком земли в яму, и он, звонко ударившись о крышку, разлетелся на мелкие куски.
— Хоть бы ради людей притворилась, что горюет, — тихо сказал кто-то, и эта фраза оказалась той самой зловещей искрой, от которой разгорелся пожар.
— Притворилась? — громко переспросила Зинаида, взглянув в упор на того, кто это произнес. Затем также нагло, бесстрашно обвела взглядом все собрание: — Чтобы я притворялась, будто горюю по этому извергу?
Чуя грядущий скандал, отец Иоил двинулся к ней, но женщина не дала ему приблизиться, выставив вперед руки, отгораживаясь от священника ладонями. Ее зеленые глаза горели нехорошим, лихорадочным огнем.
— И ради каких людей мне притворяться? Кого стыдиться? Мне бы вас надо проклясть, — она обращалась не только к священнику, но и ко всем братьям, — за то, что бросили меня на растерзание бешеному псу! Знали же вы, что этот душегуб сотворил с первой женой…
— Я думал, Евсевий образумился, — в крайнем смущении прошептал отец Иоил.
— Он и на том свете не образумится! — истерично крикнула Зинаида. — Гори он в аду синим пламенем, вот ему от меня поминанье!
Над ее головой пронесся зловещий ропот, похожий на шелест сухих листьев.
— Ты ему не судья, — прошептал отец Иоил, подавленный до того, что почти лишился голоса. — Никому из нас не дано право судить ближнего…
— Надоели вы со своими проповедями! — дерзко бросила она священнику и, обведя взглядом сдвинувшихся вокруг могилы братьев, бестрепетно добавила: — Всех вас ненавижу с вашими тайнами! С вашими глупыми законами, которые мешают жить, дышать!
Отец Иоил от изумления приоткрыл рот. Братья оцепенели. Хавронья часто моргала и морщилась, будто ей под нос сунули что-то едкое.
— Не желаю больше оставаться в общине, — твердо заявила вдова. — Завтра же приму лютеранство.
— Это Кребс ее в свою веру обратил! — крикнул один из братьев.
— Он и мужа отравить надоумил! — поддержал второй.
— Она нас всех подведет, — испугался третий, — донесет в полицию…
— Да что мы смотрим на нее? — возмутился четвертый. — Придушить змею — и дело с концом!
Братья тут же подхватили:
— Туда ей и дорога!
— И здесь же схороним, рядом с муженьком…
Они стали обступать Зинаиду. Хавронья вскрикнула и, по своему обычаю лишившись чувств, рухнула в сугроб, на соседнюю могилу. Отец Иоил преградил братьям путь, заслоняя собой вдову.
— Стойте! — закричал он не своим голосом. — Я не допущу смертоубийства! Оглянитесь, здесь лежат ваши предки! Хотите осквернить их могилы?!
Но его не слушали и молча теснили прочь. К горлу Зинаиды уже тянулись чьи-то руки, но вдруг все разом зашумели и отшатнулись. В руках у вдовы неведомо откуда появился длинный, хорошо заточенный нож.
— Кто полезет, распорю брюхо! — процедила она сквозь зубы с решимостью, не позволяющей усомниться в серьезности ее намерений. Глаза женщины сверкали страшнее ножа, она озиралась вокруг с дикой одержимостью кошки, которую окружили рычащие псы.
— Ну ее к лешему! — махнул рукой один из братьев, не переставая пятиться.
— Пусть живет, как знает, — осмотрительно рассудил второй, уже ступая на тропу, ведущую с кладбища.
— Такая стерва и вправду зарежет, — пробормотал третий и побежал за братьями трусцой.
