Войдя в комнату, женщины обнаружили там храпящую Лушку в обнимку с бутылкой рома. То был подарок от нового кавалера, одноногого шведского боцмана, который успешно заменил ей датского шкипера и при каждой новой встрече одаривал подругу заморскими напитками. Тереза взяла из рук Лушки недопитую бутылку. Чухонка громко зачавкала во сне и перевернулась на другой бок. Полька, презрительно усмехнувшись, разлила остаток рома в два стакана. Выпив, Степанида зашлась в кашле, закрывая рот платком, на котором тут же выступили красные пятна. Старая Федора сказала ей на днях, что если она и дальше будет отвергать ее снадобья, то не протянет более месяца.
Тереза первым делом сняла с подружки мокрую одежду и повесила сушиться на стену. Потом уложила Стешку в кровать, накрыла ватным одеялом и, усевшись у нее в ногах, принялась рассказывать о своих тюремных приключениях, мелкими глотками потягивая из стакана ром. Степанида слушала с закрытыми глазами и ни разу не оборвала ее, так что могло показаться, будто она спит. И только когда полька умолкла, Стешка спросила:
— Сколько барышне Елене осталось носить?
— В ноябре должна разродиться, — отвечала та. — Всего месяц остался с небольшим.
— А когда Пантелеймон Сидорович положит ее в лазарет?
К тюремному доктору все проститутки относились с почтением, потому что старик был всегда обходителен с женщинами, невзирая на их социальный статус.
— Уже положил.
— Если она родит в тюрьме в ноябре месяце, у ребенка нет никаких шансов выжить, — пробормотала Стешка. — Не сбережет она его, застудит! В тюрьме, как и в этой проклятой конуре, из каждого угла холодом тянет!
Это она произнесла с ненавистью, рычащим голосом и вновь закрыла глаза. Тереза увидела, как под ее длинными ресницами закипают слезы.
— Эй, эй, подруга! — встрепенулась полька. — Сегодня и так сыро! Не реви! К чему?
— К чему? Верно, уж не к чему… А помнишь моего Никитушку? — задыхаясь, спросила Стешка. — Какой он маленький был! А как мучился! Как страдал! Зачем?! За какие грехи?!
Сын Степаниды прожил всего четыре месяца и умер от воспаления легких в этой самой комнате, на этой кровати. Подруги думали тогда, что Стешка сойдет с ума или наложит на себя руки, так она убивалась. Тогда-то и открылась у нее чахотка, тогда-то и потеряла она всякий вкус к жизни. Прошло два года, но воспоминания были еще слишком свежи и вызвали в душе несчастной матери целую бурю. Тереза, всполошившись, принялась расталкивать Лушку.
— Эй, корова, вставай! Рано дрыхнуть!
— Чего тебе? — не в силах разлепить глаза, пробормотала чухонка.
— А ну, сбегай в трактир за выпивкой!
— Под кроватью, — невнятно простонала та и тут же издала пронзительный храп.
Под кроватью у Лукерьи обнаружился целый склад пустой посуды, среди которой Тереза отыскала непочатую бутылку рома.
Весь вечер они провели со Стешкой в задушевных беседах и воспоминаниях. Время от времени к ним в комнату стучались знакомые и незнакомые кавалеры в надежде скрасить свое одиночество, но женщины гнали их вон. Сегодня, несмотря на безденежье, они устроили себе отдых.
Укладываясь спать, Стешка вдруг попросила подругу:
— Терезка, обещай мне, когда я помру, сходить в православную церковь и поставить две свечки, за меня и за моего Никитушку.
— Матерь Божья! — удивленно воскликнула католичка. — Почему ты не попросишь об этом Лушку?
— Ты же знаешь, она трезвой никогда не бывает, — резонно заметила Степанида. — Поставь, Терезочка! Очень тебя прошу!
— Хорошо. Поставлю, — пообещала та. — А теперь давай спать!
Стешка дождалась, когда подруга уснула, и осторожно встала с кровати. Она сняла со стены платье из потертого бархата. Женщина купила его у старьевщика, когда была на сносях и уже не влезала в свою обычную одежду. Вечернее, темно-бордовое, в стиле «шмиз», оно, наверное, служило какой-то важной барыне, пока не было побито молью. Стешка оделась, накинула на плечи темную шаль, сняла с гвоздя воскресный чепец Терезы — высокий, кружевной, скрывающий за оборками лоб и щеки. Быстро закончив свой туалет, она спустилась в трактир.
Зал был полон. Степанида уселась за стол и заказала подбежавшему мальчику кружку пива. К ней сразу же подсели два кавалера, которых она прекрасно знала. Первый был мещанин Водовозов, содержавший художественную лавку на Двенадцатой линии, худосочный мужичонка лет пятидесяти. За его пышными бакенбардами не видно было ни носа, ни рта, лишь поверх этих зарослей сердито ворочались маленькие, выпученные глазки. Второго в трактире звали попросту Людвигом. Никто понятия не имел ни о его фамилии, ни о роде занятий. Он прикидывался немцем, но был, по всей видимости, из армян. Ходили слухи, что Людвиг скупает краденое. И тот и другой питали к Стешке неодолимую симпатию, и оба разом вызвались оплатить ее пиво.
— Шли бы вы куда подальше! — недружелюбно ответила та, приняв преувеличенно пьяный вид.
— Стешенька, — любезно обратился к ней Водовозов, — царица наша! Не будешь ли ты в обиде, если мы с Людвигом разыграем тебя по жребию? А то не разойдемся. Товар один, купцов двое. Неудовольствие, хе-хе!
— Что за жребий? — подняла брови Степанида.
— Да не бойся, принцесса! — темпераментно воскликнул Людвиг. — Это ведь не зубы рвать! Возьмем монету, бросим вверх. Если выпадет «орел» — идешь со мной, потому что орел — это, всеконечно, я. Если выпадет решка-пешка-шмешка, значит, мозгляку Водовозову привалило…
— С чертом лысым ты пойдешь, а не со мной! — заорала она на веселого армянина, не дав ему договорить. — Хоть закидайся ты своими паршивыми монетами! Я нынче отдыхаю.
— Вот не знал, что у тебя, Стеша, бывают постные дни, — подпустил шпильку Водовозов, — эдак и отощать недолго.
В это время на стол подали три глиняные кружки, наполненные пенящимся пивом до краев, и Степанида, жадно присосавшись к своей, выпила все до капли.
— Ловко, — сморгнул лавочник. — Глядишь, так ты в скором времени перещеголяешь свою подружку.
Он намекал на чухонку Лукерью, которую давно никто не видел трезвой. Было ясно, что Водовозова унизил отказ Стешки. Теперь лавочник всячески пытался ей досадить.
— Ну и что, — пожала та плечами, — тебе-то какое дело? Тоже мне, благодетель выискался!
— Послушай, принцесса, — вкрадчиво обратился к ней Людвиг, — не обижай меня! Не отказывай! Видишь, сердце мое к тебе пламенеет!
— А ты пивком его залей! — рассмеялась ему в лицо Степанида.
— Что мы ее слушаем? — возмутился, не выдержав, лавочник. — Бросай, Людвиг, монету! Пусть только попробует отказать! Она по ремеслу своему обязана гостей ублажать! У каждого человека своя обязанность есть! Вор ворует, купец торгует, а девка шляется! Бросай!
Армянин держал пятиалтынный наготове и по команде Водовозова подбросил его вверх. Монета со звоном упала на стол и завертелась юлой.
