– Ван Гуизий, – снисходительно поправила ее художница. – Ну ничего, я тебе напишу памятку, чтобы ты смогла потом рассказывать гостям, что и где у тебя висит. Это придаст тебе вес в обществе.
– Перестань, – обиделась Катя. – У меня не настолько убогий внутренний мир, чтобы прикрывать его коллекционированием антиквариата. Ты на это намекала?
– Нет, дорогая, но в твоем окружении принято собирать коллекции. Если уж ты за это берешься, то собирай лучшую, не мелочись. Я тебе помогу, все обойдется в четверть рыночной цены.
– Лучшую коллекцию? Легко сказать! Ты же понимаешь, все упрется в деньги. Костя, конечно, согласен платить, но стройка и так обходится ему в бешеные деньги. Кто бы мог подумать, что небольшой двухэтажный дом – это бесконечное предприятие… Нужно было купить готовый, я сразу советовала, но он не послушал. Ты же знаешь, он любит все контролировать сам! Он…
Начав говорить о мужчине, которого Катя считала своим гражданским мужем, хотя у того имелась вполне законная жена, она отвлеклась от панно. Да и что оно могло для нее значить? Всего лишь элемент декора. Предмет старины с интересной историей, повод похвастаться перед гостями-снобами и чрезвычайно дорогостоящее место для скопления пыли. Закончив сплетничать о любовнике, Катя вновь вспомнила о панно, поинтересовалась ценой и, узнав окончательную цифру, простонала:
– Что же тут особо праздновать, Сашка?! Двести пятнадцать тысяч… Оно хоть стоит этих денег?
– Я же тебе втолковывала – это не безвестный мастер, а настоящий Ван Гуизий, и стоит панно во много раз дороже! Не понравится, продашь!
– Ну ладно, не злись, уже и сказать ничего нельзя, – протянула Катя. – Когда его привезут в Москву?
– Через три недели. Клятвенно обещали.
– М-м-м… Куда же мы его поставим после твоей реставрации? Стройка, глядишь, еще и через два месяца не закончится, там куча постороннего народа шатается… Разве что ко мне отвезти?
Когда Александра сунула в сумку замолчавший телефон, настроение было уже не столь радужным. Колокольчики, звеневшие у нее в голове, мало-помалу заглушались голосом рассудка, твердившим, что игра еще не выиграна и пить шампанское, пожалуй, рановато. Все же она выпила три бокала – один за другим, надеясь быстро опьянеть и прогнать вновь проснувшуюся тревогу. Шампанское оказалось не только баснословно дорогим, но и страшно сухим, почти горьким. Она пила его, морщась, как лекарство, и уговаривала себя не переживать. «Три недели, во всяком случае, ты можешь спать совершенно спокойно. Все равно от тебя ничего не зависит. Вот в Москве, когда увезешь панно к себе в мастерскую для реставрации, можешь начинать психовать заново. И даже раньше – в тот миг, когда курьер впустит тебя в гостиничный номер и ты снова увидишь ящик с печатями. Тогда сходи с ума сколько угодно!»
– Если бы я знала, если бы знала! – громко проговорила вслух Александра и вдруг очнулась от дремоты, смешанной с воспоминаниями.
Она обнаружила себя в кресле, за столом, перед полупустой кружкой кофе и пепельницей с дотлевшей до фильтра сигаретой. Удивилась, отчего не спала в постели, но тут же вспомнила все и быстро взглянула на часы. Десятый час! Значит, ей все же удалось уснуть ненадолго. «Скорее, пока Катька никуда не убежала с утра! В такое время она уже на ногах!»
Наскоро одевшись и накрасив губы перед тусклым зеркалом, висевшим над раковиной, женщина поспешила на улицу. На лестнице ей встретилась уборщица, поднимавшаяся к скульптору, занимавшему студию на третьем этаже. Старуха всю жизнь прислуживала то одному гению, то другому, хорошо помнила Ивана Корзухина, студия которого после его смерти перешла по наследству к жене. Александру она высокомерно не считала художницей, полагала, что та незаслуженно занимает мансарду, и женщина не сомневалась, что, если бы тетя Маня имела хоть какой-то вес в Союзе художников, мастерской бы ей не видать. Она поздоровалась, получив в ответ отрывистое:
– Здрст.
Тетя Маня говорила с ней сквозь плотно стиснутые железные зубы на каком-то странном языке, почти начисто лишенном гласных. При этом Александре случалось слышать и ее настоящий голос, довольно приятный, певучий. Она не обижалась на старуху, понимая, что этот вымирающий тип достоин того, чтобы его охраняли. К сожалению, ей не удавалось добиться, чтобы та хоть раз убралась у нее в мансарде, и потому там годами копилась неимоверная пыль и грязь. Сама Александра никогда хорошей хозяйкой не была.
– Марья Семеновна, уберитесь у меня, если найдется время, – привычно попросила она, предвидя отрицательный ответ.
Александра повторяла просьбу примерно раз в полгода, больше для очистки совести. Ее забавляло возмущение старухи, с которым та регулярно отклоняла это коммерческое предложение. «Можно подумать, я предлагаю ей что-то непристойное!» Женщина продолжила спускаться по лестнице и едва не споткнулась, когда в спину ей прилетел ответ:
– Лдно.
– Вы согласны?! – не веря ушам, повернулась Александра. – Ох, как хорошо, а то у меня такая грязь, что противно заходить. Ключ оставить? Я могу вперед заплатить.
– Н-ндо. – Старуха отрицательно мотнула головой, покрытой полинявшим бархатным беретом. Одевалась она причудливо, вводя в гардероб предметы реквизита своих хозяев, списанные теми за ветхость. На ней можно было увидеть и старинный плащ с осыпавшимся золотым шитьем, и обвисший камзол с позументами, и шляпу с ощипанным пером. Давние обитатели района к ней привыкли, но свежие люди принимали тетю Маню за городскую сумасшедшую. – Птом.
– Тогда возьмите ключ. – Александра поднялась на пролет и протянула его старухе. – Я бы осталась, помогла вам, но страшно спешу.
И побежала вниз, не переставая спрашивать себя, что случилось с непреклонной прежде уборщицей, почему та вдруг сменила гнев на милость?
На улице ей снова повезло, она сразу поймала такси, хотя сделать это в центре в такое время было непросто. Ехали минут пятнадцать, из них пять минут стояли в пробке у светофора, так что Александра проклинала себя за лень и за то, что отвыкла ходишь пешком. Наконец машина остановилась. Она торопливо сунула водителю заранее приготовленные деньги и, подбежав к подъезду, набрала номер квартиры на табло домофона. Прослушав долгие гудки, сменившиеся вдруг тишиной, женщина издала сдавленный хриплый стон. «Катька либо еще дрыхнет, либо умотала куда-то спозаранку! Да куда ей идти в такое время?! Не работает, стерва, и с учебой давно покончила! Спит!»
Она заглянула в записную книжку и набрала на табло код. Пискнул электронный замок, и, потянув на себя тяжелую дверь, Александра вошла в подъезд. Она решила, если подруги не окажется дома, дождаться ее, сколько бы ни пришлось проторчать в подъезде.
Лифт мягко вознес ее на седьмой, последний этаж. Этот новый дом, втиснутый между старыми застройками в переулке, выходящем на Сретенку, был предметом восхищения Александры и даже некоторой зависти с ее стороны. Комфортабельный, современный, он вместе с тем вполне вписывался в свое окружение, в отличие от большинства «шедевров» новой московской застройки, обязательно включающих в себя эркеры, стеклянный купол и облицованный гранитом подъезд. Здешний архитектор остановился на простом классическом варианте, включая внутреннюю отделку. При этом, конечно, пришлось кое-чем пожертвовать. Пентхаус – самый дорогой и престижный элемент застройки – отсутствовал. Балконы выходили во внутренний двор, оказавшийся крохотным и темным. Туда никогда не заглядывало солнце, заслонявшееся стенами соседних домов, стоявших друг к другу вплотную. Зато на фасаде красовались классические полуколонны и античный портик. Катя, когда-то окончившая искусствоведческий факультет, умела жертвовать удобствами ради впечатления и тем более ради репутации. Это было ее любимое слово, и она часто повторяла его по слогам, выводя буквы в воздухе тонким пальцем: «РЕ-ПУ-ТА-ЦИ-Я… Это все, понимаешь ли! Это дороже денег!»
