— Не понимаю… — оторопела Александра. — О чем это вы? Они даже не пообщались…
— А что вы об этом знаете? — с уничижительной интонацией возразила Светлана. — Со стороны ничего не видно. Если уж вам так не терпится влезть в нашу жизнь, попробуйте спросить у самой Лизы, с чего это на нее порой нападают такие приступы сонливости! Я вам ничего рассказывать не буду!
— Но тогда… попросите ее позвонить мне, когда она проснется! — взмолилась окончательно сбитая с толку Александра.
Мать Лизы положила трубку.
«Остается поверить ей на слово, что ничего необычного не произошло, — думала женщина, раскладывая инструменты для работы. Ненавистный пейзаж и его владелец, заказавший реставрацию, не могли ждать вечно. — В конце концов, кто я им? Не друг и не родственница. И слава богу. И Лыгин мне — никто…»
Александра никак не могла разобраться, какие чувства будили в ней воспоминания об умершем. То она видела его в самом черном свете, благо в последние дни оснований для этого накопилось много. То ей казалось, что Олег, Светлана и она сама слишком сгустили краски, рисуя портрет покойного коллекционера. «Нам трудно понять его, а непонятное пугает. Внушает страх и отвращение. Непонятное легче отвергнуть, чем принять. Я не могу одобрить его игры со смертью. Для меня все эти кровавые жертвы, которые приходится приносить двуликому божеству, чтобы получить взамен дар бессмертия, — дурно пахнущие, прогнившие сказки, в которые я не верю. Бессмертие оказалось обманом. Сколько он ни исхитрялся, а все же умер!»
Бродя по полутемной мастерской, зажигая тут и там светильники, художница рассуждала вполголоса, иногда ловя себя на том, что спорит с покойным. Александра прикладывала тыльную сторону ладони к пылающему лбу. Голова слегка кружилась, ноги казались ватными. В спине притаилась тупая боль. «Я все же простудилась. Этого еще не хватало!»
Работать не было сил. Позвонив заказчику, она пообещала сдать картину через неделю. В ответ на упреки обессилено ответила:
— Мне в ближайшие два дня предстоит похоронить двух близких людей. Поймите, вкалывать в таких обстоятельствах способен только робот или маньяк.
Забравшись в постель и положив под бок кошку, женщина занялась изучением каталогов ближайших аукционов. Но и они не шли в голову. То и дело в памяти всплывали обрывки фраз, услышанных в последние дни, фрагменты впечатлений. Чаще всего вспоминался последний разговор с Лизой по телефону.
«Невозможно поверить, что она говорила все это всерьез. И в то же время я готова поклясться, Лиза не шутила. Хотела убедиться, что я жива. А как она произнесла эти слова: “И никто не умер?” Как будто с разочарованием. Как будто мечтала услышать о чьей-то смерти. А узнав, что умер мой сосед, выдохнула. Как ни ужасно, обрадовалась. Что я знаю о Лизе? Какие бездны скрываются в душе этой девушки?.. Невинной девушки, как полагает Олег. Она с детства служила отцу “ассистенткой” в делах, смысла которых не могла понимать. Ритуалы, связанные с кровью, убийством птиц, не отпугнули ее, не внушили страха перед отцом. Она продолжала им восхищаться, хотя этот человек за последние десять лет даже ни разу не позвонил ей. Может быть, именно благодаря такому отдалению образ отца приобрел для нее совершенно сказочный смысл. “Волшебник” — так она называла его в детстве. Всесильный чародей за семью морями. Если ребенок считает кого-то волшебником, он не осуждает и не оценивает его поступков. В глазах ребенка волшебник всегда прав. И сейчас Лиза не осуждает отца. Она во многом осталась ребенком, так мне показалось.
Могла ли она по приказу взять нож и вонзить его отцу в горло?! Мог ли отец отдать такой приказ дочери?! И если да, то разве я не должна вычеркнуть из своей жизни всех этих людей?!»
Кошка грела ей бок, и женщина, убаюканная мягким живым теплом, постепенно успокаивалась. Мысли становились все менее тревожными и более дремотными. «Если мать спокойна за Лизу, почему я должна за нее беспокоиться?»
Закрыв глаза, она глубже зарылась в плед. Обычно Александра не засыпала при полном свете, но сегодня она чувствовала себя спокойнее оттого, что мастерская хорошо освещена. Бояться было нечего, и все же глубоко на дне души осел смутный, бесформенный, не разлагаемый на составные части страх. Его невозможно было определить словами. Да Александра и не хотела бы этого делать. Погружаясь в сон, крепче прижимая к себе урчащего от удовольствия зверька, она гнала прочь темные, беспокойные мысли. Наступил момент, когда ей удалось отключиться от действительности. Мягкая теплая волна, накрывшая женщину с головой, растворила в себе все метания и тревоги ушедшего дня.
Позже Александра никак не могла понять, сном ли было все, что привиделось ей тогда, или в этом видении была некоторая доля реальности.
Лампы, горевшие тут и там по всей мастерской, вдруг погасли. Осталась включенной только одна, самая дальняя, спрятанная за ширмой, где хранился бумажный хлам, рассованный по коробкам, папкам, джутовым мешкам. Между лампой и стеной, на которую она бросала свет, что-то двигалось. Александра то и дело видела тень, пересекавшую дощатую обивку скошенной стены. Тень шла справа налево и обратно. Наклонялась и выпрямлялась, вырастая вдруг так, что захватывала часть потолка. Это проделывалось совершенно бесшумно.
Женщина даже не смогла бы сказать с уверенностью, открыты или закрыты у нее глаза. Ей мерещилось, что она непостижимым образом начала видеть сквозь опущенные веки, ставшие вдруг прозрачными. Шевельнуться Александра, даже если бы захотела, не могла. Урчание кошки под боком утихло. Цирцея куда-то исчезла. Тень продолжала появляться и исчезать, и в этом странном, бессюжетном сне, до мельчайших подробностей воспроизводившем реальность, было что-то навязчивое, недоброе, похожее на…
«Предупреждение. — Слово пришло из темных глубин, где плавала часть сознания Александры, в то время как другая часть ее “я” продолжала следить за мансардой. — Это не сон, меня пытаются предупредить».
Ощущение тяжести, навалившейся на грудь, не исчезало. Мысли двигались тяжело, неподатливо, их приходилось выволакивать из вязкой тьмы, и они едва ворочались, как испачканные мазутом птицы со слипшимися крыльями.
«Кто мне недавно говорил, чтобы я остерегалась? Кто?» Александре казалось, стоит вспомнить имя, все разом объяснится и прекратится это раздражающее копошение за ширмой и движение тени по освещенной стене. Но имя словно стерли у нее из памяти. Оно было тесно связано с мыслью о подвеске, и Александра тщетно пыталась вспомнить, куда спрятала реликвию.
Вдруг, спустя слепой и глухой промежуток времени — женщина не смогла бы определить, длинный или короткий, — все непостижимым образом закончилось. Лампы вновь зажглись, осветив мастерскую, еще сильнее сгустились тени в темных углах. Стояла глубокая ночь. Ничто больше не двигалось за ширмой. И на этот раз Александра четко осознавала, что глаза у нее распахнуты.
Следующим открытием стало то, что в комнате она находится не одна. Позади тахты скрипнула половица. Раз, другой. Кто-то невидимый, совсем рядом, переступил с ноги на ногу.
