Юлия Львовна проводила его унылым вздохом и, взяв трубку, прежним умирающим голосом известила опаздывающую пациентку о переносе сеанса на другой день. Выйдя на кухню, она принялась священнодействовать над чаем, продолжая приправлять процесс горькими вздохами, которые, несомненно, позабавили бы Ярослава, если бы он мог их слышать. Секретарша уже поставила на поднос керамический чайничек, баночку меда и вазочку с печеньем, когда в кухню стремительно вошел хозяин.
– Позвоните всем, кто оставался на сегодня, извинитесь и запишите на другой день, – приказал он, вынув изо рта дымящуюся трубку. – Я уезжаю. Чай готов? Отлично!
Наугад плеснув в чашку заварку, горячую воду и положив мед, Генрих Петрович сделал глоток, недовольно поморщился и отставил приготовленную смесь в сторону:
– Вечером позвоню, скажу, буду ли принимать завтра. На всякий случай, будьте готовы, что отменим еще кое-кого. Записывайте на следующую неделю, через две, через месяц – или вообще не записывайте, мне все равно!
– Как скажете, – опомнилась от немого изумления секретарша. – Я скажу, что вы нездоровы…
– Врите, что хотите! – весело разрешил психотерапевт. Виду него был возбужденный и чрезвычайно довольный, чего не могла не отметить женщина. Она собралась было со всей осторожностью поинтересоваться, что именно случилось, но Генрих Петрович любезно ее предупредил: – Я еду к Банницкому, там нужна моя помощь.
– О-о! – только и вымолвила женщина.
– Вчера из Англии приехали его дочки, а сегодня они узнали о смерти матери. Девочкам нужна поддержка.
– Конечно! – воскликнула Юлия Львовна, и на ее бледных щеках возникло слабое подобие румянца. – Этой семье еще долго без вас не обойтись – я думала об этом, но не говорила вам… На мой взгляд, Михаил Юрьевич слишком поторопился с вами попрощаться! Конечно, смерть жены, это ужасно тяжело, но… Это слишком самонадеянно с его стороны – думать, что он справится с таким горем сам!
– Налейте мне чаю в термос, я возьму с собой. – Казалось, Генрих Петрович пропустил мимо ушей верноподданническую речь, однако хорошо знавшая его секретарша понимала, что тот полностью разделяет ее мнение. – Кажется, в доме не осталось толковой прислуги, Михаил Юрьевич целиком поменял штат… Скорее всего, я там заночую, неизвестно, насколько сильно травмированы дети… Я вообще бы предпочел, чтобы им сообщили такую новость в моем присутствии, но…
Его прервал звонок мобильного телефона. Вырвав его из кармана пиджака, тот бросил несколько отрывистых фраз и, дав отбой, не удержался от торжествующей улыбки:
– Вот результат – теперь я там срочно необходим! С детьми истерика, их не могут успокоить!
– Надеюсь, девочки пошли не в мать… – пролепетала Юлия Львовна, провожая патрона и распахивая передним входную дверь. – Если они такие же возбудимые и неуравновешенные… Страшно подумать, что может с ними случиться после такого известия…
Заперев замки, она вернулась в приемную и проследила, как психотерапевт усаживается в свою новенькую машину – прощальный подарок Банницкого. Это снова был синий «Фольксваген» – почти точный близнец разбитого в катастрофе. Такое маниакальное постоянство во вкусах было бы непонятно многим, но не ей – она знала, что за этим стоит нежелание великого человека отвлекаться от научных трудов, привыкая заново к бытовым мелочам. В шкафу у Генриха Петровича висело несколько почти одинаковых костюмов, в одном из ящиков стола лежали две коробки с запасными трубками – практически неотличимыми. Юлия Львовна, служившая у психотерапевта десятый год, хорошо помнила его бывшую жену и была уверена, что после развода (по ее инициативе) патрон так и не женился вновь по той простой причине, что не нашел похожей женщины, а привыкать к непохожей никакого желания не имел.
Внезапно, будто почувствовав ее взгляд, Генрих Петрович опустил стекло и выглянул, посмотрев прямо на окно приемной. Женщина вздрогнула от неожиданности, улыбнулась и помахала рукой. Тот ответил тем же, и машина, тронувшись с места, исчезла за углом. Юлия Львовна опустила жалюзи и, подойдя к аквариуму, ласково обратилась к рыбкам:
– Вот мы и снова одни, мои милые! Может, это и к лучшему… Кто здесь только не толчется, а всех ведь не проверишь… Моя бы воля – я бы принимала только по особой рекомендации! Таких специалистов, как он, даже в Москве немного!
И рыбки в огромном аквариуме, тоже когда-то подаренном психотерапевту Банницким, будто услышав ее слова, согласно пошевелили цветными волнистыми плавниками.
Глава 7
Надежда еще раз нажала дверную ручку, а затем громко постучала. Она проделывала это раз в десятый – с упорством человека, методично делающего кому-то искусственное дыхание. По ее неторопливым движениям нельзя было догадаться о распиравшем женщину гневе, но взгляд маленьких серых глаз все больше застывал. Она снова нажала ручку, постучала и негромко, но весьма отчетливо пообещала:
– Сейчас я прикажу выломать дверь, а уж тогда… Вы сами знаете, что я вас накажу!
– Надя… – попытался было остановить ее брат, но Надежда, едва повернув в его сторону голову, прошипела:
– Ты уже сделал все, что мог! Это из-за тебя они успели запереться! Надо было посоветоваться со мной, а не секретничать с этими детьми по углам! Они не в первый раз такое проделывают! Посмотришь, сейчас начнут ставить условия! У террористов научились, не иначе!
Мужчина махнул рукой и бессильно опустился в кресло, стоявшее у запертой изнутри двери. К нему немедленно подбежали две кошки – бывшие любимицы Ксении. Напрасно осиротевшие обитатели мансарды терлись о брюки хозяина – тот их не замечал. Его худое, осунувшееся за последние дни лицо было таким отрешенным, словно он спал наяву. Вечернее солнце заливало персиковую мансарду, расстилало полотнища света на пыльном, с неделю не чищенном паркете, осторожно касалось постаревшего лица сидящего в кресле человека, словно пыталось к нему приласкаться. Банницкий прикрыл слезящиеся глаза – эту ночь он почти не спал, впрочем, как и несколько предыдущих… Сестра оставила наконец дверь и достала из кармана мешковатых брюк телефон:
– Есть у тебя на службе кто – нибудь, кто может вы – ломать дверь?
– Я не позволю, – тихо ответил мужчина, не открывая глаз. – Нельзя пугать детей.
– Пугать?! – Она коротко рассмеялась, и в этом смехе было очень мало искреннего веселья. – Их – пугать?! Когда у тебя это получится, я перепишу на тебя свое завещание! На тебя или на любого, у кого это получится! Это они нас пугают, неужели не ясно?
– А тебе не ясно, что дети только что услышали о смерти матери? – еле слышно возразил он. Казалось, Банницкий говорит из последних сил, чуть шевеля губами. – Тебе вообще ясно, что это дети?
Ответом ему был резкий раздраженный жест.
– Мне тоже кое-что становится ясно, – продолжал он, не сводя глаз с сестры. – Я очень виноват перед детьми, что доверил их тебе! Значит, они не первый раз такое проделывают? Это будет не первая сломанная дверь? Что ты с ними сделала, а? Пять лет назад я отдал тебе чудесных ласковых девочек! Ты говоришь, они чудовища?! А кто их такими сделал?!
