Марина смолкла. В свои двадцать пять лет она знала о детях так же мало, как и в пятнадцать. Ей даже в голову не приходило, что их психика может иметь какие-то особенности. Свое детство в Ростове она почти забыла, юность вспоминала как трудную борьбу за выживание, а наступившая зрелость вся была посвящена работе… Несколько романов, бывших у нее до Михаила Банницкого, молодая женщина вспоминать не любила. Они прошли для нее на удивление бесследно, не оставив даже сожалений – тогда бы они не показались такими пустыми. Марина сходилась с мужчинами потому, что была молода, потому, что не с кем было провести свободный вечер, потому, что так поступали все… Два раза она даже получила предложение руки и сердца, которые отвергла с таким ужасом и отвращением, что оскорбленные поклонники немедленно ее покинули, обозвав на прощанье истеричкой. Но это была не истерия, а страх связать свою жизнь со случайным, нелюбимым и неинтересным человеком – хотя, опять же, так поступали многие ее приятельницы. С Банницким было иначе. Здесь с самого начала присутствовало напряжение, которого ей не хватало прежде, интрига, атмосфера тайны – оба скрывали свой роман. Потом она узнала о болезни его жены, и это странным образом еще больше очаровало женщину. Была ли то жалость? Уважение к мужчине, который, несмотря ни на что, не бросил ненужную больше, нежеланную жену, не отправил ее в больницу, с глаз подальше? Или же любопытство, синдром жены Синей Бороды, охватывающий любую женщину, перед которой оказывается таинственная запертая дверь? Она не могла ответить на эти вопросы и знала одно – этот роман не кончится парой красивых фраз, банальной ссорой или ложным обещанием остаться друзьями. Ей не хотелось, чтобы этот роман вообще кончался…
Так, в молчании, они подошли к дому. Банницкий, заметив ее замешательство, взял свою гостью под руку и буквально заставил подняться на веранду. Марина поежилась – ей все казалось, что темные, чисто вымытые окна особняка наблюдают за ними, как большие недобрые глаза.
– Ты ведь помнишь мою сестрицу? – Он ввел Марину в охотничью гостиную и усадил перед камином, в котором дотлевало большое полено. – Она здесь и даже спрашивала о тебе.
– Я польщена. – Марина отчего-то вздрогнула, хотя день стоял теплый, а возле камина было попросту жарко. Банницкий заметил это движение и кивнул:
– Я сам все время мерзну в этом доме, потому велю топить даже летом. Не знаю, отчего так получается. Какой-то он несчастливый.
– Холодный дом, – пробормотала Марина, с опаской разглядывая чучело оленя, мертво смотрящее на нее черными стеклянными глазами. – Значит, здесь она и прожила все пять лет, с тех пор как…
– Да, – коротко и резко ответил он, опускаясь в кресло рядом с ней. – Знаешь, я, наверное, продам этот дом. Он даже построен был как-то глупо, неизвестно зачем. У нас родились дети, я думал, что им с Ксенией лучше жить на природе, дышать сосновым воздухом. Тогда я как раз стал зарабатывать большие деньги. Купил этот участок, заказал проект, вложил сюда кучу денег… А Ксения приехала пару раз, осмотрелась и сказала, что никогда здесь жить не станет, что здесь жутко… Она так нервничала, как будто чувствовала, чем все кончится. Даже ночевать не захотела, а я-то хотел показать ей, какой тут закат сквозь сосны… Я покажу тебе, если вечер будет ясный. Надо дойти до конца участка, там обрыв, речка, за ней лес…
Банницкий говорил медленно и тихо, его взгляд стал отсутствующим. Марина слушала со странной, ноющей болью – в этот миг она очень хорошо поняла, как была ему дорога погибшая женщина. После пяти лет ее безумия, чисто формальных супружеских отношений он все еще говорил о ней нежно и осторожно, словно сдувал пыль с хрупкой антикварной статуэтки. «Но раньше он о ней так не говорил! Раньше он не любил говорить о ней вообще!»
Рядом с камином стоял ящик для дров, затейливо сплетенный из чугунных прутьев. Марина наклонилась, вытащила оттуда два тяжелых сосновых полена и бросила их в камин. Поленья упали с грохотом, рассыпав вихрь искр, и Банницкий вздрогнул, очнувшись от воспоминаний.
– Ты совсем замерзла? Выпьешь коньяку?
– Давай. – Она смотрела, как он встает, подходит к маленькому бару рядом с камином, достает маленькую плоскую бутылку. Ее сердце отчего-то судорожно сжималось, как будто они прощались, расставались навсегда. Женщина удивилась своей мнительности – этого недостатка у нее никогда не было, иначе она не смогла бы в течение трех лет быть счастлива с женатым человеком. Банницкий протянул ей низкий бокал:
– Сегодня я тоже выпью. Знаешь, когда я увидел тебя за воротами, у меня возникло ощущение, что начинается новый этап в моей жизни.
Марина опустила бокал, едва пригубив коньяк. Банницкий прохаживался по комнате с бокалом в руке, делая на ходу маленькие глотки, его речь становилась все более возбужденной и отрывистой:
– Да, я обязательно продам этот дом. Хотел сделать из него семейный очаг, а выстроил сумасшедший дом… Тюрьму! Я никогда не смогу тут жить, мне будет казаться, что она все еще там… Наверху.
Он остановился, сжимая в руке опустевший бокал, его голос зазвучал глухо и подавленно:
– Иногда мне кажется, что я слышу ее шаги в мансарде. В этом доме всем слышатся какие-то шаги, мне прислуга жаловалась. Знаешь, здесь можно поверить в сказки о замурованных в стены трупах, которые оживают и выходят пугать нынешних владельцев… Но я сомневаюсь, что здесь кого-то замуровали, за исключением самой Ксении…
В камине оглушительно выстрелило разгорающееся полено, и оба одновременно вздрогнули, Марина даже слегка вскрикнула. Банницкий подбежал к ней и, поставив бокал на каминную полку, обнял женщину:
– Я дурак, пугаю тебя. Не слушай! Я всю эту неделю чувствую, что сам схожу с ума… Меня это просто раздавило, сломало хребет… Почему, я себя спрашиваю? Между нами все кончилось пять лет назад, тогда почему мне СЕЙЧАС так плохо? – Банницкий отпустил Марину и снова заметался по комнате. Увидев бутылку, схватил ее и сделал большой глоток прямо из горлышка. Вытер мокрые губы и заговорил уже заметно медленнее: – Знаешь, я никогда в жизни никому не жаловался, не признавался в своих страхах, а их у меня много… Ты единственная, перед кем мне не стыдно быть слабым. Марина, я пять лет думал, что живу в аду, но ошибся! Ад начался только теперь.
Она со страхом слушала его, и это был уже другой страх – не боязнь быть покинутой, не ревность к умершей сопернице, не то напряжение, которое охватило ее в этом пустом молчаливом доме. В этот миг Марина почему-то боялась самого Банницкого. Это было невероятно, нелепо – но именно так. Она никогда не видела у любовника такого тяжелого, сумрачного взгляда, не слышала, чтобы он говорил подобные вещи – в самом деле, словно в бреду. Она боялась его, потому что переставала понимать. А он продолжал, не замечая ее испуганного взгляда:
– Я в ловушке, Марина, пойми, в ловушке! Мне ее никогда не забыть! Я потерял ее два раза – пять лет назад и вот только что. Это были две разные женщины, они, можно сказать, даже не были друг с другом знакомы. Я стараюсь убедить себя, что погибла сумасшедшая Ксения последних пяти лет… А вспоминаю ту, прежнюю! Если бы ты знала, какая она была…
