– Они усыновили настоящего дьявола! – пробормотал я. – А что, тот пруд… Он ведь должен быть здесь? Я его в зарослях не заметил.
– Пруда больше нет, его засыпали, – авторитетно пояснила Ксения. – Я осмотрела участок, заметила сруб над родником. Земля вокруг низкая, топкая, сильно заболочена. Логично было бы выкопать прудик или глубокую канаву, чтобы собирать лишнюю воду, а тут все просачивается в почву. Думаю, Костя просто купил пару машин гравия и земли и сровнял с землей свой кошмар… Только из-за этого нарушился дренаж, дом скоро съедет с фундамента. Смотри, уже покосился!
– Да какая разница? – возразил я. – Все равно ни продавать дачу, ни жить тут он не будет.
– Странный комплекс! – заметила Ксения с неприязнью профессионала, которому мешают работать дилетанты. – Забросить дачу, запереть квартиру и считать, что тем самым чтишь память родителей! А жить черт-те как, в съемной комнате!
– Знаешь, если у человека такой скелет в шкафу, надо радоваться уже тому, что он вообще живет и еще гостей приглашает, – парировал я ее обвинения. Мне хотелось заступиться за Костю. – Я его тоже к себе как-нибудь позову.
– Если успеешь, – иронически улыбнулась та. – Смотри, Наташка все-таки наложила на него лапу! Она тебя привезла? Ну, так на обратную дорогу не рассчитывай. Хочешь с нами? Я вас с Лейлой подкину до города, а там уж сами…
Я согласился, прежде всего потому, что ненавижу быть третьим лишним, а Наташа слишком явно увивалась вокруг Кости, помогая убирать со стола. Она по-хозяйски смахивала одноразовую посуду и бутылки в пластиковые пакеты для мусора, зажигала припасенные свечи, о которых все забыли, и судя по всему, никуда не торопилась.
Стас укатил первым, за ним выехали на дорогу Борис и Лена. Ирина, набрав родниковой воды в канистры и помявшись немного у стола, тоже почувствовала себя лишней и, обиженно бросив «пока!», умчалась на своей новенькой «Хонде». Лейла задержалась, прощаясь с Наташей, и мы с Ксенией не раз успели ее выругать, стоя на дороге, возле машины с работающим мотором.
Я не заметил, как из темноты появился давешний сторож, и обернулся, только когда на меня залаяла его собачонка.
– Все там уехали, или еще кто есть? – пожелал знать этот сморщенный реликт.
– Хозяин остался, – кратко ответил я и принялся терзать свой телефон, упорно не желавший находить сеть.
– Какой он хозяин? – протянул старик, явно не считая разговор оконченным. – Хозяева умерли.
– Да он же наследник! – вмешалась Ксения, любившая точность в таких вопросах.
– Какой он наследник? – тем же сварливым тоном возразил старик, предпочитавший изъясняться с помощью риторических вопросов. – Наследник-то умер.
– Один сын умер, зато второй…
– Какой он им сын?! – Старик заметно начинал сердиться, не встречая понимания. – Он приютский!
– Что?! – ахнула Ксения. – Да вы о ком говорите?! Вы с кем сегодня разговаривали при мне?! Его зовут Костя!
– Они его усыновили, а он их в яму… Сын, тоже… Крапивник он! Не приведи Бог… – Продолжая гневно бормотать, старик медленно удалялся, и его голос заглушался подхалимским лаем собачонки. Мы его не останавливали, и когда появилась наконец запыхавшаяся Лейла, не стали ее упрекать.
До Москвы ехали молча, если не считать того, что Лейла, растянувшись на заднем сиденье, болтала по телефону сперва с мужем, потом с сыном, а напоследок с той самой подругой, находившейся в затяжной депрессии. Мы с Ксенией только переглядывались, не решаясь обсуждать заявление сторожа. Нам обоим казалось, что мы случайно узнали чужую тайну, посвящать в которую никого не имели права. Во всяком случае, я именно так себя и чувствовал. Уже в Москве, подъезжая к станции метро, Ксения отрывисто проговорила:
– Как думаешь, Наташе сказать? Она же там с ним осталась.
– Не стоит, – лаконично посоветовал я.
Лейла немедленно заинтересовалась:
– Это вы о чем?
– Беги, вон такси! – Ксения буквально вытолкнула ее из машины, а когда я собирался выйти следом, удержала меня за рукав. – Не понимаю, почему он не сказал всю правду?
– Это и есть самое страшное. – Я с трудом высвободил руку. – Он думал, что в таком случае мы ему не поверим. Одно дело – рассказать, как семья нечаянно приютила звереныша, и совсем другое – убедить нас, что их родной сын был самым настоящим выродком. Был или стал из-за ревности к приемному брату. Так что он не только имена поменял, он и героев местами переставил.
– А если он все наврал?! – изменившимся голосом спросила Ксения. – Если он всех и убил, а?!
– Вот видишь, – после паузы заметил я. – ТАМ ты таких вопросов не задавала. Asta la vista, baby!
Хлопнув дверцей, я пошел к стоянке такси, думая о том, что, возможно, в этом году мы собирались в последний раз.
Успеть все
– Выйди в коридор и подожди.
Ждать пришлось минут десять. Мать о чем-то совещалась со знакомым врачом, а он стоял, равнодушно оглядывая аккуратно выкрашенные в белый цвет стены. В конце длинного коридора бесшумно открылась дверь, оттуда в сопровождении угрюмого санитара появился небритый пожилой мужчина в больничной пижаме и застиранном синем халате в полоску. Они прошли мимо, и лицо санитара выглядело куда более тупым, чем у пациента, которого он сопровождал на обследование.
Он проводил их взглядом. «Вот и сумасшедший», – подумал пятнадцатилетний парень, которого мать непременно решила обследовать на энцефалографе, – благо, что сама работала в больнице медсестрой и могла договориться, чтобы это сделали бесплатно. А у него уже третий год случались приступы невыносимых головных болей. Особенно по ночам – тогда он просыпался в испарине и, сжимая кулаки, глядел в темноту, не позволяя себе закричать, чтобы не разбудить маму. Она спала в той же комнате, в углу за шкафом. И в те краткие мгновения, на смутной грани между окончательным пробуждением и сном, ему мерещилось в серой мгле что-то страшное, как будто там его ожидал враг, более безжалостный, чем сама смерть. И этот кто-то прикладывал к его вискам ладони и сжимал их с беспощадной нежностью, переходящей в злорадное насилие. И тогда он находил в себе силы разомкнуть губы и позвать маму…
Единственный сын, моя надежда, моя опора. И ведь он не лентяй, у него хорошие способности, а в школе его то хвалят, то поливают грязью. Это в зависимости от того, было ли у него желание приготовить уроки. А оно то есть, то нет – и я не знаю, что с ним делать. Пытаюсь объяснить, что мы с ним совсем одни, и если из него ничего не получится, что с нами будет? На большую пенсию я не рассчитываю. А чтобы пробиться в этой жизни, нужны деньги, связи или упорство. И ничего у нас нет. Впрочем, упорство есть, но жаль, что только у меня. Он-то смотрит на жизнь, как на долгую веселую прогулку.
И эти его головные боли! Он просыпается по ночам и еле слышно зовет меня на помощь. Никто бы не услышал, кроме матери. Но мать должна услышать и обязана помочь. И я ему помогу.
