«Когда он от меня по правую руку, я вижу шрам, – подумала она с содроганием. – Он нарочно так становится. Джаспер? Нет, Сергей. Эдвин? Алеша… Кто там дышит за стеной? Я хочу отсюда уйти!»
Но уйти она никак не могла, не могла даже шевельнуться – тело словно оцепенело от холода, ноги уже не чувствовали под собой каменных плит, дыхание замирало. Двинуться, крикнуть? Это было невозможно. Это было бессмысленно.
«Никто не услышит меня, если я закричу, – поняла Лида. – Сегодня я зашла куда дальше, чем прежде. Сегодня я в склепе. В самом склепе, уже за стеной! Как я сюда попала, ведь у меня не было ключа, я не отпирала дверь… Вот почему вокруг такая тьма!»
Она поняла кое-что еще. Теперь она не стояла, а лежала – вот почему не ощущала под собой твердой почвы. Тело распростерлось на ледяном влажном камне, где-то слышался мерный стук падающих капель – будто водяные часы с издевательской точностью отмеряли уже не нужное никому время. В ноздри бил пронзительный, ядовитый запах, она сразу его опознала, и от этого ей стало еще страшней.
«Так пахнет известь. Значит, я лежу рядом с Эдвином… В склепе миссис Сапси… В том самом склепе, ключ от которого украл Джаспер, когда готовился к убийству племянника. Эдвин должен быть рядом!»
Ей стоило огромных усилий поднять руки и слегка пошарить по сторонам. Она коснулась мокрого холодного свертка справа от себя. Тут ее силы иссякли – Лида некоторое время лежала неподвижно, отдыхая после перенесенных трудов. Она устала от этого слабого движения так, будто подняла огромный камень.
«Что это рядом со мной? Оно не живое и не мертвое. Не дышит… Но я чувствую, что оно не мертво. Это Эдвин? Как я и думала?»
Очередное, страшное усилие увенчалось жалким результатом – Лиде всего-навсего удалось коснуться какой-то ткани. Но она уже не отнимала руки, вцепившись в неподатливую холодную массу.
«Это Эдвин, а вот рукав его сюртука. Господи, если Эдвин жив, я должна разбудить его, и мы вместе уйдем отсюда. Одна я не выберусь, меня тоже отравили, опоили какой-то дрянью… Нечем дышать, как воняет известью! Эдвин, мы должны выйти вместе!»
Но тело, лежавшее рядом, не повиновалось ее робким, бессильным прикосновениям. Она теребила его, гладила, пыталась щипать – тело оставалось неподвижным. Лида попыталась подать голос – издала какой-то жалкий, хриплый звук, который тут же застыл в густой, вязкой тишине, будто муха, попавшая в варенье.
«Нет, мне его не разбудить. Как же он проснется? Как спасется? Что там написано о том, что было на другое утро после убийства? Первым в собор явился каменщик Дёрдлс со своими подручными, чтобы осмотреть и исправить нанесенные бурей повреждения. Когда же он придет? Стоит ему постучать по стенке, как он сразу поймет, что за ней кто-то есть. Кто-то? Чье-то тело. Дёрдлс сразу сообразит, что в склепе прибавилось нечто новое, у него такой же абсолютный слух, как у Джаспера… Если бы не этот потрясающий слух каменщика, Джаспер бы не стал прибегать к такому средству, как известь. Когда они придут? Ночь кончается, а Эдвин больше не дышит…»
Неожиданно тишину прорезал дрожащий, воющий звук, и Лиду будто подбросило. На какую-то долю секунды она увидела смутный квадрат окна, белесое пятно зеркала, потолок… И тут же снова упала в склеп, схватившись за локоть неподвижно лежавшего Эдвина.
«Это призрак крика! – Она в ужасе поняла, что проснуться не удалось, что она снова обречена оставаться здесь до тех пор, пока ее кто-то не освободит. – Тот самый призрак крика, о котором Дёрдлс говорил Джасперу, когда водил его по подземельям собора! ‘‘Как как вы думаете, мистер Джаспер, только у людей бывают призраки? А может, бывают призраки вещей?’’ Каменщик вспоминал о том, что привиделось ему, когда он задремал в этом подземелье в прошлый сочельник: ‘‘Я уснул. И что же меня разбудило? Призрак вопля. Ох, и страшный же был вопль, не приведи Господи, а после еще был призрак собачьего воя. Этакий унылый, жалобный вой, вроде как когда собака воет к покойнику…’’»
Снова где-то завыло. Звук дрожал и постепенно удалялся, будто в недра собора медленно уходила длинная процессия, нестройно распевающая древние готические гимны. Лида лежала, не шелохнувшись. Она не смогла бы двигаться, даже если бы знала, что от этого зависит ее жизнь. Ее тело окаменело, и это бесчувствие было почти сладостным – что может повредить камню, чего он может бояться? Ее страх перешел все пределы, до которых доходил раньше. Она перестала сознавать себя живой, забыла свое имя, знала одно – что должна дожидаться утра в безмолвном обществе отравленного и задушенного юноши.
«Но я мыслю, значит – живу, – вяло думала она. Только это еще и поддерживало в ней уверенность, что до смертного часа далеко. – Я все еще живу, и он живет – я чувствую. Наверху буря, наверху ночь сочельника, а здесь нет ни ветра, ни времени. Здесь только мы, и мы должны ждать, когда кто-нибудь придет за нами. Нас спасут. Обязательно спасут».
И тут ей пришла в голову жуткая мысль, от которой едва не остановилось сердце. «А если я ошиблась?! Если Эдвин в самом деле был убит?! Если то, что лежит рядом со мной, – не человек в каталептическом сне, а мертвец, остаток человека?! С чего я взяла, что Эдвин выжил? Как я могла быть такой легкомысленной? Умнейшие люди до меня разгадывали тайну Эдвина Друда, и у них не было сходства во взглядах на этот счет! Кто говорил – ‘‘умер’’, кто – ‘‘жив’’, но к единому мнению так и не пришли! О боже, а вдруг правы те, кто считали его погибшим? Что я наделала? Я спустилась за ним в подземелье, я осталась с ним, чтобы дожидаться появления Дёрдлса, который нас освободит… Но Дёрдлс, если даже появится, пройдет мимо склепа, не стукнув в стену молотком. Он не поймет, что в склепе кое-что добавилось, он пойдет чинить крышу собора, поднимется к свету, к воздуху, к солнцу… А мы останемся здесь, и вскоре я стану такой же мертвой, как он!»
И тут, как будто в ответ на ее отчаянные мысли, она услышала новый звук. Не вой, не «призрак крика» – это был живой, пытливый стук в каменную стену.
«Он пришел! Пришел! Сейчас отопрет и спасет меня! Нас! Я все-таки была права!»
Стук придал ей силы, и девушка открыла глаза. Было все еще очень темно, но теперь она начинала кое-что различать, как будто в темноту откуда-то проникали слабые лучи света. Снова обозначились серый прямоугольник окна, мутное зеркальное пятно на дверце шкафа, потолок… Стук повторился, но уже затихая, исчезая в ночной тишине.
Лида села и медленно растерла себе виски. Руки были ледяными, будто закоченевшими. В комнате и впрямь было очень холодно – отправляясь сегодня на прогулку, она оставила форточку открытой настежь, чтобы проветрить комнату к своему возвращению. С тех пор она ее не закрыла, и комната совершенно выстудилась.
«Опять кошмар, опять склеп! Когда же это кончится! Опять Эдвин, но какой он был страшный! Мертвый! Боже мой, зачем я согласилась дописывать этот роман! Теперь мне снятся такие жуткие сны!»
Она взглянула на часики и обнаружила, что проспала почти до полуночи. Выбралась из постели и машинально ее оправила. В голове все еще кружились обрывки кошмара, Лида вздрагивала и озиралась, будто каждую секунду могла провалиться обратно в свой сон – как в болото. Реальность казалась ей обманчиво-безопасной, будто безобидный травяной ковер, скрывающий под собой ледяную черную трясину снов.
