– Маша?!
– Я не сошел с ума, не ловлю по углам зеленых чертиков. Пока. Но ее зовут Маша, от этого никуда не денешься, и ты тоже должна это знать.
Света прикусила губу и беспомощно оглянулась на дверь. Брат перехватил ее взгляд и улыбнулся:
– Не торопись. Успеешь вызвать «скорую помощь». Я не собираюсь тебя душить. Просто еще раз посмотри на обезьянку.
– Я достаточно долго на нее смотрела, – ледяным тоном ответила девушка.
– Недостаточно. Если бы я нашел ключ, то ты бы сама вспомнила ее имя. Она кувыркалась и всегда исчезала под диваном. Тогда ты ложилась на живот, заползала туда и вытаскивала обезьянку. Я лазил вместе с тобой и помню, как там было пыльно, и какие были планки над нами, и как было темно, и как папа смеялся, когда мы ее ловили… А она продолжала кувыркаться и била ногами в плинтус, будто хотела сделать дыру в стене… И ты всегда ловила ее первая.
Его глаза остановились. Света встала и сделала шаг к двери. Брат медленно обернулся – без страха и без удивления. Его голос звучал по-прежнему ровно.
– Значит, ты все забыла, – проговорил он. – Забыла Машу. Забыла повозку. На твоем горшке была голубая рыбка, на моем – красная. Вот они.
– Горшки?! Рыбки?! – Света уставилась на эмалированные старомодные посудины. – Ты сошел с ума. Ты хоть понимаешь, что говоришь?!
– Вполне. Идем, мы должны кое-что выяснить. Я не успел, и это нужно сделать, пока их нет дома. Я знаю, что прав, но все-таки нужно проверить…
Он схватил сестру за руку и потащил ее в кабинет отца. Света не сопротивлялась – она чувствовала, какими жесткими стали вдруг его пальцы, и понимала, что он вот-вот начнет выворачивать и щипать ей запястье… Если она что-то сделает не так. Совсем как в детстве, когда они…
Девушка остановилась на пороге своей комнаты. Брат все еще тянул ее в прихожую, но она перестала ощущать болезненный зажим его жестких пальцев.
Обезьяна заводилась блестящим ключом. Ключом в виде сердечка… Ключ вставлялся ей в спину, в загадочное треугольное отверстие, похожее на пулевую рану, о чем дети трех-четырех лет от роду еще не имели никакого понятия, но дырка в спине их все-таки пугала. Ключ поворачивался по часовой стрелке – раз, другой, третий… Слабые детские пальцы вертели его, пока не начинали ощущать тугое сопротивление, которое одновремнно радовало (сейчас начнет кувыркаться!) и пугало (ведь «чудесную» обезьяну можно сломать!). И тогда обезьяну опускали на пол, и ключ начинал вращаться у нее в спине против часовой стрелки, а шимпанзе шустро кувыркался, опираясь на вытянутые руки, повинуясь в своем движении неровностям пола, раскручивающейся в его нутре пружине и какому-то неведомому и невидимому богу заводных кувыркающихся шимпанзе… И обезьяна всегда оказывалась под кроватью, заползти под которую могли только дети – юркие, как ящерицы, восторженные, одинаковые… Как близнецы. Как двойняшки.
Света закрыла глаза. Ее руку больше ничто не сдавливало, но она и этого уже не замечала.
– Ты вспомнила что-то? – донесся требовательный голос брата. Он прозвучал глухо, будто они все еще лежали под кроватью, в тонком слое пыли, под коричневыми деревянными планками…
– Нет. – Она тряхнула кудрями и открыла глаза. – Показывай, что хотел показать. Я все-таки думаю, что ты сошел с ума.
– Нет, ты вспомнила! – настаивал Сергей. В его глазах мелькало отчаяние – будто вспышки маяка, который вот-вот погаснет на буйном ветру. – Ты поняла то же самое, что понял я, когда нашел это барахло на помойке!
– Нет. Ничего я не поняла, – твердо ответила девушка. – Идем!
Затащив сестру в кабинет, Сергей немедленно открыл дверцы книжного шкафа. Вся мебель у отца была выдержана в едином стиле – либо антикварная, либо сделанная «под старину». Шкаф запирался на ключ, но этот ключ никогда не прятался и лежал рядом на столике. Света увидела кипу семейных фотоальбомов, извлеченных братом с нижней полки.
– Я долго думал над этим, когда ушел из дома, и вот что обнаружил. – Сергей уселся в кресло, развернув на коленях один альбом. – Видишь?
– Вижу, – Света по привычке опустилась на ковер так, как прежде садилась рядом с отцом. – Это наш детский альбом.
– Детский альбом, верно? – Сергей нажал на первое слово.
– Сам знаешь, что детский. Он у нас с тобой один на двоих.
– Ты не замечаешь в нем ничего необычного?
Света взяла альбом и принялась его листать. Двойняшек всегда фотографировали вместе – здесь вовсе не было фотографий, где брат и сестра снимались отдельно. Только эту особенность она и могла отметить… Но брат явно ждал чего-то большего.
– Ну и что? – не выдержала Света, пролистав альбом до середины, до тех страниц, где уже начинались фотографии первых школьных дней. – Что ты хочешь мне показать?
– Обрати внимание на то, кто именно снят на самых первых снимках, – наклонился к ней брат. – Вот видишь? Ты и я. Я и ты. Здесь нам с тобой год… А здесь полтора… И два. В два года ты обожгла руку, и она у тебя в перевязке. Папа много раз про это вспоминал.
– Да и я помню, как ни странно! – кивнула Света. – Я подошла к плите как раз тогда, когда мама пекла пирог. И сунула руку в духовку. Удивительно, ведь мне было всего два года… Но я все помню. Помню, что хотела сорвать голубые цветочки, которые увидела там, в глубине… А это оказался огонь.
– Ты помнишь это? Значит, должна помнить и другое. Почему же ты не помнишь Машу?
– Какую еще Машу, – раздраженно бросила та, перелистывая страницы. – Вот нам три года, мы играем. Не вижу я никакой Маши! И вот гуляем в парке. А вот мы с папой. Еще с папой. Папа держит нас на коленях… А вот мы с мамой.
– Сколько нам здесь лет?
– Судя по виду, около шести.
Он отнял альбом и медленно перелистал страницы, давая ей время рассмотреть все, уже давно знакомые семейные снимки.
– Обрати внимание… Здесь только мы. Мы, мы и мы. Или мы с папой. Или папа с кем-то из нас, очень редко. Ты видишь хоть одну фотографию, где мы сняты вместе с мамой?
– Ну вот же, – она перевернула несколько страниц. – Мы с мамой перед школой. Первый раз в первый класс.
– А еще?
– Вот и еще. Мы с мамой в Крыму.
– Сколько нам тут лет?
– Пять. Папа говорил, что мы ездили в Крым, когда нам было по пять лет.
– Хорошо. А прежде?
Света презрительно поморщилась и перелистала первые страницы. Однако брат оказался прав. И в самом деле, мать не снималась с ними в возрасте до пяти лет. Девушка предположила, что эти снимки вышли неудачными и попросту не попали в альбом. О чем она и сказала брату.
– И тебе достаточно этого объяснения? – презрительно спросил он. – Короткая же у тебя память.
– Ну конечно, – огрызнулась она, захлопывая альбом и бросая его обратно в шкаф. – Это ты у нас гений, а я кто?
