– Успокойтесь.
– Я просто не могла жить одна. Иногда, среди ночи, в квартире наступала такая тишина, что мне казалось, будто я уже умерла. Что все покрылось пылью, все мертво, как в той комнате, – она слепо указала в направлении коридора. – Но эту комнату отгораживала от меня другая – и там были люди. Парень и девушка, всегда парень и девушка. Иногда среди ночи я вставала и шла посмотреть, как они спят. Никому это не мешало… И не было в этом ничего такого… Но если бы кто-то из них проснулся и заметил меня, я бы сошла с ума от стыда.
– Я знаю, что вы заходили посмотреть, как я сплю, – призналась Лида. – Вы тогда потеряли пояс от халата, а я отнесла его на кухню и бросила на пол… Потом, когда я разрезала его… Мне подумалось, что зря я вам его вернула, раз вы так его использовали.
– Какая разница, – ответила та, утирая слезы. – Веревка всегда найдется. Как ты думаешь, пирог съедобный?
Сергей уже стоял в коридоре, застегивая куртку. Лида отперла входную дверь, стараясь не греметь ключами.
– Надеюсь, ты больше сюда не явишься, – сказала она, выпуская его на лестницу.
Парень взглянул на нее через плечо и стал спускаться. Он уже скрылся за поворотом, но Лида продолжала придерживать дверь, слушая удаляющиеся шаги. На улице поднялся ветер, неплотно пригнанное стекло в лестничном окне слегка дребезжало. Шаги утихли, но она так и не услышала звука захлопнувшейся подъездной двери. Наступила пауза… Она не поверила своим ушам – шаги возвращались! Он взбегал по лестнице так быстро, будто забыл что-то важное, будто что-то гнало его обратно, будто плетью… Шаг, еще – и она увидела его голову на нижней площадке. В следующую секунду Лида вскрикнула, а еще секунду спустя обмякла на его груди, веря и не веря в то, что видела… Алеша внес ее в квартиру чуть не на руках и осторожно поставил на пол.
– Ты?!
– Этот парень вылетел отсюда, как сумасшедший, – заговорил он, оглядывая стены. – Он был здесь?
– Ты?! – повторяла она, не в силах сказать ничего иного. – Ты?!
– Ну я, я… – Алеша прошел в комнату, она побежала за ним. Он расстегнул куртку и торжественно хлопнул о стол запечатанным конвертом: – Получай!
– Что это?
– Деньги! Деньги, Лидка, деньги! – Он смеялся, торопливо раздеваясь, расшнуровывая ботинки, радостно оглядываясь по сторонам. – Моя зарплата! Со старой работы не звонили?
– Нет, – затороможенно ответила она. – Это я им звонила.
– Зачем?
Лида смотрела на него, и у нее возникало странное чувство – что сейчас она не сможет ничего сказать, ничего спросить, ничего объяснить. Он смеялся, он выглядел довольным и счастливым, и хотя она ясно видела его и хорошо слышала, но никак не могла поверить, что он тоже видит и слышит ее. «Как будто он мне снится, а я ему – нет, – явилась какая-то странная, полубезумная мысль. – Я думаю о нем, а он – нет…»
– Тебя не было тринадцать дней, – с трудом выговорила она.
– Испытательный срок кончился, – радостно перебил Алеша. – Все, Лидка, теперь в полном порядке! У меня наконец такая работа, о которой я мечтал! Пересчитай же деньги!
«Жив или умер? Кто из друзей Эдвина продолжает задаваться этим вопросом? Найдется ли сердце, сохранившее его образ неприкосновенным? Иные сердца похожи на постоялые дворы – они всегда к услугам тех, кому вздумается в них поселиться, в них тепло и уютно, в очаге пылает жаркий огонь, и милая хозяйка уже торопится вам навстречу, перебирая ключи в корзиночке у пояса; но разве станет эта честная женщина плакать, проводив гостя за порог? Его забудут тотчас, как явится другой. Есть сердца, подобные зеркалам, – в них приятно подолгу глядеться (ибо кто из нас, признаться начистоту, не любит общество самого себя, будь мы даже не молоды, не богаты и не красивы?), но стоит отойти – и зеркало сразу о нас забывает. Нашлось ли в целом свете преданное сердце, в котором Эдвин остался жив?»
Конверт лежал на первом листе романа, на тех самых строках, которые когда-то напечатал сам Алеша. Муж тоже заметил рукопись и с удовольствием заметил, что она заметно «поприпухла» с тех пор, как он отсутствовал.
– Дело идет?
– Конечно, – тихо ответила она, кончиками пальцев перебирая купюры. – За что тебе столько заплатили?
– Ты и представить себе не можешь! – Он захлебывался от восторга. – Работа – не бей лежачего, а денег можно заработать намного больше, чем в моей дурацкой конторе! Кстати, насчет трудовой книжки ты ничего им не сказала? Надо ее забрать.
– Нет. Я как-то не думала о трудовой книжке. Я думала только о том, что с тобой что-то случилось.
– Почему? Ах, да. – Он слегка смутился. – Я должен был позвонить… Но я же и позвонил!
– Ты говорил с хозяйкой?
– Да. Я сказал, чтобы ты не волновалась. Лидка… – Он обнял ее за плечи. – Ты в самом деле запаниковала? Значит, ты любишь меня?
– Значит? Что – значит? – Каждое слово давалось с трудом. – Что ты имел в виду? Я заявила в милицию о твоей пропаже… Я…
– Какая глупость! – воскликнул он.
Лида отшатнулась. Его взгляд и его голос отбросили девушку назад, как отбросил бы удар по лицу. В этом не было ничего грубого – скорее, он говорил снисходительно. Ничего жестокого – Алеша произнес эти слова почти ласково. Но у нее возникло чувство, что ее ударили. «Глупость? Глупость?! Значит, я вела себя глупо?»
– Я думал, ты умнее, – он кинул довольный взгляд на конверт с деньгами. – Если бы ты знала… Да ты же ничего не знаешь!
– Да, ничего.
– Кто бы мог подумать, что Света так о нас беспокоится! Я, наверное, был к ней несправедлив. Когда мы увиделись той ночью, в клубе…
– Вы… Виделись?
– Конечно. Сам не знаю, почему я туда сунулся, но этот тип так меня раздразнил, когда мы увиделись возле института… Он как будто на что-то намекал!
– Он преувеличивал.
– Я так и понял, когда заговорил с ним в клубе, – возбужденно ответил Алеша. Он сделал бутерброд и жадно его поедал, остановившись у рабочего стола жены. – Да, ты немало написала. Эдвин, конечно, жив?
– Да.
– И кто же его нашел?
Лида с трудом заставила себя поднять глаза.
– Странно, что ты задаешь этот вопрос, – проговорила она. – Не так уж он важен. Кто его нашел? Каменщик. Утром после бури он спустился в склеп, проверить, не повреждено ли что… И возможно, выстучал Эдвина… Он ведь все определял по стуку. Потом, помнишь того ужасного мальчишку, который камнями загонял его домой? Его звали так смешно… ‘‘Депутат’’. Разве это не о нем говорит Джаспер, когда бредит, уже после убийства? Он ведь много раз видел и воображал эту сцену… А тут говорит: «Все-таки вот этого я раньше никогда не видел! Посмотри, какое оно жалкое, гадкое, незначительное! А-а! Вот это реально! Значит, это на самом деле. Все кончено». Значит, «жалкий, гадкий и незначительный» Депутат каким-то образом его заметил и, возможно, что-то сказал каменщику.
