– Кто – все? Прости. – Она растерла занывший висок. – Значит, ты попросту устроился на новую работу?
– Да! И нечего было паниковать.
– Ну разумеется. Странно, – она обвела взглядом стены. – Ты говоришь, я слушаю… Но у меня такое впечатление, что ты молчишь, а я ничего не слышу. Не могу объяснить почему… Хочешь чаю?
Она попросту сбежала от него – иначе это и назвать было невозможно. Выскочив на кухню с чайником, Лида испытала такое облегчение, будто ей разрешили выйти в коридор во время сложного экзамена. Вера Сергеевна все еще сидела за столом. Она уже не плакала – когда та вошла, хозяйка как раз подносила к губам полную рюмку. Очередную рюмку – в бутылке почти ничего не осталось.
– Алеша вернулся, – сообщила Лида, ставя чайник под струю воды. – Устроился на новую работу.
– Да?
– Это все-таки был он. По телефону.
– Хорошо, – отрешенно заметила та. – Вы ведь не уедете от меня, нет?
– Почему вы думаете, что мы съедем?
– Ты должна меня презирать, – так же размеренно, бесстрастно проговорила она. – После всего, что видела…
– Я вас не презираю.
– Ты ведь не думаешь, что я выгнала того парня из-за денег… Из-за того, что первого числа каждого месяца я получаю перевод…
Лида хотела ответить, но та остановила ее, умоляюще вытянув руку:
– Ты должна меня презирать! Не говори ничего, я и так это знаю. Будь ты на моем месте, ты бы тоже ненавидела себя… Потому что первого числа каждого месяца… Все эти годы, все двадцать последних лет, я делаю выбор. Один и тот же. Сколько же это получается? Умножь двадцать на двенадцать… О боже… Почти двести пятьдесят раз! Двести пятьдесят раз я спрашивала себя, должна ли я взять деньги… И двести пятьдесят раз их брала.
Сейчас она казалась старухой – грузной, некрасивой, безобразно расплывшейся. Голос звучал почти бесстрастно:
– Он знал что-нибудь? Он знал точно?
– Нет, – ответила Лида. Она завернула кран и поставила чайник на плиту. – Он только думал, что знает.
– И знать-то нечего! Но ты… Ты все поняла, еще когда выбрасывала вещи из чулана. Нет, раньше. Когда стояла над куклой… Вот куклу я выбросить не смогла… – Она подняла умоляющие, выцветшие глаза, в которых уже не было ничего необычного. Они казались скучными и серыми. – Чего он хотел от меня? Нет, мне нечего ему сказать. С чего ни начинай, потом все равно дойдешь до почтовых переводов… Двести пятьдесят раз, деточка! Я продала свою душу уже двести пятьдесят раз и что я могу после этого сказать? То, что ты продал столько раз подряд, уже точно не твое.
Лида стояла у плиты, обхватив себя за локти и глядя на мерцающий голубой огонь. В кухне стояли сумерки, света никто не зажег. Из ее комнаты не доносилось ни звука, и на какой-то миг девушке показалось, что все было сном, Алеша не возвращался. И она испугалась, поняв, что радуется этой мысли.
– На самом деле, важен был только самый первый раз, – раздалось тихое бормотание. Лица хозяйки уже не было видно – на фоне окна рисовался только силуэт. – Когда одно и то же повторяется раз за разом, столько раз подряд, то все теряет значение. Это как будто твердишь одно и то же слово, пока оно не лишится всякого смысла! Когда это происходит в двухсотый раз, это уже не грех и даже не проступок. Это уже привычка. Но в первый раз – да. Если я должна в чем-то извиняться, то только в этом. – Она выплеснула в рюмку остатки коньяка. – Говорят вот, что есть вещи, которые нельзя купить. Чепуха! Купить можно все, что соглашаются продать.
Лида выключила газ и молча вышла из кухни. На пороге комнаты она чуть помедлила. Потом осторожно приотворила дверь. Над постелью рубиновым светом горел ночник, который она не зажигала уже давно… Который она не зажгла бы ни за что на свете, предпочитая этому бредовому красному свету полную тьму.
«Он этого не знает. Он ничего не знает ни о моем кошмаре, ни о моем романе, ни о… Ни о чем. Я должна буду все рассказать… В самом деле, должна?»
Лида вошла в комнату, и в первую секунду ей показалось, что здесь никого нет. Она растерянно огляделась, бросила взгляд на кровать… Алеша безмятежно спал – даже дыхания было не слышно.
– Жив или умер? – шепотом произнесла она. – Не знаю. В самом деле, не знаю! Наверное, даже не имею права решать. Каждый должен решить для себя, чего хочет – чтобы он жил или чтобы он умер.
Она протянула руку и погасила ночник.
* * *
Новый год чувствовался во всем – даже в крошечной каморке, где коротала время старушка-привратница в компании со своим верным чайником. На крохотном столике стояла маленькая вазочка, в которой красовалась еловая ветка, украшенная серебряной гирляндой. Казалось, будь вазочка буть побольше, а ветка попышнее – для старушки уже не хватит места… Но привратница рассчитала все точно и уютно помещалась в каморке, занимая ее с той же плотностью, как черепаха – свой панцирь. Когда девушка приблизилась, та вопросительно высунула ей навстречу складчатую желтую шею и блестящие черные глазки.
– Вы можете передать это Соколовым? – Лида положила на стол запечатанный конверт.
– А вы поднимитесь к ним, – посоветовала та. – Все дома.
– Сергей тоже?
Черепашка лукаво глянула на нее и доверительно подтвердила, что Сергей тоже. Сверху пошел лифт, и Лида вздрогнула, услышав скребущий звук в шахте.
– Нет, я не буду подниматься, спешу. Позвоните им и скажите, чтобы Сергей спустился за подарком, – она слегка подтолкнула конверт. – С наступающим вас.
И торопливо вышла, опасаясь, что черепашка станет ее уговаривать. Когда Лида закрыла за собой дверь подъезда, привратница тщательно осмотрела конверт. В нем прощупывалось нечто плотное, прямоугольное – наверняка открытка, как справедливо полагала старушка. Но было еще кое-что, странной формы, жесткое и довольно тяжелое. Старушка вертела конверт так и сяк, смотрела его на свет и взвешивала на ладони. Так и не разгадав тайны, она подтянула к себе телефонный аппарат и набрала номер Соколовых, сверяясь с записью в книге.
…Света с матерью заканчивали наряжать елку. Деревце было куплено в самый последний момент, потому что Соколовы никак не могли уяснить, кто именно должен его покупать, и, как всегда, спохватились слишком поздно. Елка оказалась лысой и кривой, другой нельзя было найти ни за какие деньги, и Света искренне расстраивалась, стараясь прикрыть недостатки гирляндами и игрушками.
– Все у нас наперекосяк, – ругалась Света. – И так каждый год!
– Я и готовь, я и елку покупай, я и наряжай, – жаловалась мать, доставая из коробки игрушки. – Ты помогаешь только на словах.
– А этот где? Я слышала, как хлопала дверь, неужели ушел?! – Света бросила гирлянду и отправилась в комнату к брату. – Чем ты занимаешься? Через час придут гости, а ты валяешься в постели?
Но брат не просто валялся – он читал открытку. На Свету он даже внимания не обратил, настолько ушел в чтение.
