На другой день в десятом часу утра, после обедни, во время которой ему сделалось плохо, Карл сел в седло; он был до того слаб, что герцогу Орлеанскому пришлось помочь ему подняться на лошадь. Видя, как король упорствует, герцог Бургундский, пожав плечами, сказал, что рваться вперед, когда против этого предостерегает само небо, значит искушать господа бога. Слышавший эти слова герцог Беррийский подошел к нему и шепнул:
– Не беспокойтесь, братец, я приготовил кое-что напоследок, и если бог нам поможет, надеюсь, мы вернемся ночевать в Ле-Ман.
– Не знаю, что вы имеете в виду, – ответил герцог Бургундский, – но по мне любое средство хорошо, лишь бы только остановить этот злосчастный поход.
А король между тем двинулся дальше, и все последовали за ним. Вскоре вошли в густой темный лес. Король был печален и задумчив; он пустил лошадь по ее собственной воле и едва отвечал, если кто-нибудь к нему обращался. Ехал он впереди в полном одиночестве и, казалось, жаждал этого уединения. Все двигались молча или тихо переговариваясь между собой. Так продолжалось около часа. Вдруг из чащи выскочил какой-то старик в белом саване, с непокрытой головою, схватил за узду королевскую лошадь и, остановив ее, воскликнул:
– О король! Король! Возвращайся лучше назад, впереди тебе грозит беда!
При этом неожиданном появлении Карла охватила дрожь; он протянул вперед руки и хотел закричать, но голос ему изменил, и он только жестами мог попросить, чтобы старика убрали с его глаз. Солдаты тотчас набросились на незнакомца и стали его бить, так что он живо выпустил узду. Но в ту же минуту на помощь ему прибежал герцог Беррийский, высвободил его из рук солдат, сказав при этом, что грешно бить сумасшедшего старика, а что он сумасшедший – это видно сразу, так что пусть себе идет на все четыре стороны. Хоть и не следовало, конечно, слушаться подобного совета и надо было задержать незнакомца и разузнать, кто он и откуда, все до того растерялись, что предоставили говорить и действовать одному герцогу Беррийскому; и пока что окружающие оказывали помощь королю, незнакомец, устроивший весь этот переполох, исчез. С тех пор никто его больше не видел и ничего о нем не было слышно.
Несмотря на это происшествие, которое, должно быть, вселило тогда в герцогов Беррийского и Бургундского большую надежду, король двинулся вперед и вскоре из леса выехал на опушку. Здесь, на открытом месте, сумрачную тень сменил яркий солнечный свет, лучи полуденного солнца раскалили воздух. Стояли жаркие июльские дни, но такого знойного дня, как этот, еще не было. Насколько хватало глаз, вокруг простирались песчаные поля, колыхавшиеся в светлом мареве. Самые резвые лошади брели, опустив голову, и жалобно ржали; самые выносливые люди задыхались от зноя. Король, для здоровья которого утренняя прохлада считалась опасной, был одет в черный бархатный камзол, а голову его защищала шапочка из ярко-красного сукна, в складках которой вилась нить крупного жемчуга, подаренная ему королевой перед отъездом. Карл ехал чуть в стороне, отдельно от других, чтобы его меньше беспокоила пыль; только два пажа находились поблизости, следуя один позади другого: у того, что ехал первым, на голове была полированная каска из сверкавшей на солнце отличной монтобанской стали; второй держал в руке красное, украшенное шелковой кистью копье тулузской работы с великолепным стальным наконечником. Сир де Ла Ривьер закупил дюжину таких копий и преподнес королю, король же три из них подарил герцогу Орлеанскому и три – герцогу Бурбонскому.
Случилось так, что второй паж, сморенный жарою, уснул в седле и выронил из рук копье; падая, копье задело каску пажа, ехавшего впереди, отчего раздался резкий и пронзительный звук. Король внезапно вздрогнул. Побледнев как полотно, он устремил вперед блуждающий взгляд, потом вдруг пришпорил коня и, вынув шпагу из ножен, бросился на пажей с криком: «Вперед, вперед на изменников!» Перепугавшись, пажи обратились в бегство. Король, однако, мчался туда, где находился герцог Орлеанский. Последний не знал, что ему делать: ждать ли своего брата или бежать от него прочь. Но в эту минуту он услышал голос герцога Бургундского, который кричал ему:
– Бегите, племянник, бегите, государь хочет вас убить!
Король действительно несся на герцога Орлеанского, потрясая, как безумный, своею шпагой, так что герцог едва успел отскочить в сторону. Карл промчался мимо, но, встретив на своем пути гиеньского рыцаря считавшегося побочным сыном Полиньяка, вонзил ему в грудь шпагу. Из раны хлынула кровь. Рыцарь упал. Вместо того чтобы усмирить короля, вид крови лишь усугубил его неистовство. Не давая передышки своей лошади, он стал метаться из стороны в сторону, разил шпагой каждого, кто попадался под руку, и кричал: «Вперед, вперед на изменников!»
Тогда те из рыцарей и оруженосцев, кто был защищен латами, кольцом окружили короля, подставив себя под его удары, пока наконец не увидели, что силы Карла иссякают. Тогда нормандский рыцарь по имени Гийом Марсель подошел к нему сзади и обхватил его руками. Король успел нанести еще несколько ударов, но шпага выпала у него из рук, и он с неистовым криком опрокинулся навзничь. Его ссадили с взмыленной, дрожащей лошади, сняли с него одежды, чтобы он немного остыл. Когда к нему подошли брат и дядя, Карл их не узнал, и хотя смотрел он открытыми глазами, было очевидно, что он ничего не видит вокруг.
Вельможи и рыцари словно остолбенели: все молчали, никто не знал, что делать. Герцог Беррийский дружелюбно пожал Карлу руку и попытался с ним заговорить, но король не отвечал ни словом, ни жестом. Тогда герцог покачал головою и сказал:
– Придется, господа, возвращаться в Ле-Ман, поход наш на этом закончен.
Из опасения, как бы с королем вновь не случился приступ безумия, его связали, положили на носилки, и, удрученные, все направились обратно в город Ле-Ман, куда, как и предсказывал герцог Беррийский, вернулись тем же вечером.
Сразу вызвали врачей. Одни из них полагали, что король был отравлен еще до выезда из Ле-Мана, другие же искали сверхъестественную причину его болезни и утверждали, что на него напустили порчу. В обоих случаях подозрения пали на принцев, и потому они потребовали, чтобы ученые медики произвели тщательное исследование. Тогда расспросили тех, кто прислуживал Карлу во время обеда, много ли тот ел. Оказалось, что он едва прикоснулся к кушаньям, был задумчив, все только вздыхал, время от времени сжимал руками виски, словно у него болела голова. Был вызван главный мундшенк Робер де Тек, чтобы справиться, кто из виночерпиев последним подавал королю вино; оказалось, это был Гелион де Линьяк; за ним тотчас послали и спросили, где он взял вино, которое король пил перед отъездом. Тот ответил, что ничего не знает, но что они вместе с главным мундшенком это вино пробовали. Подойдя к шкафу, он принес бутылку, в которой осталось еще довольно напитка, налил стакан и выпил. Как раз в это время от короля возвращался врач и, услышав этот разговор, обратился к принцам:
– Ваши высочества, напрасно вы хлопочете и спорите: тут нет ни отравления, ни порчи. У короля белая горячка, Карл сошел с ума!
Герцог Бургундский и герцог Беррийский переглянулись: если король действительно сошел с ума, регентство по праву принадлежало либо герцогу Орлеанскому, либо им. Герцог Орлеанский был еще слишком молод, чтобы совет возложил на него столь важное дело.
