С того момента, как ареной всего происходящего стала улица Сент-Антуан, ни одна мелочь не ускользнула от взоров Танги и дофина. Особенно взволновало это событие дофина, он еще не привык к подобным зрелищам и весь дрожал, а изо рта вырывались какие-то нечленораздельные звуки. Когда же Арманьяк упал, а Каплюш занес шпагу над его головой, дофин выхватил стрелу из колчана и быстро приладил ее к тетиве. Лук согнулся, как гибкая лоза, правую руку юноша приподнял, отвел к плечу и натягивал тетиву, а левая, державшая лук, была чуть опущена. Трудно было сказать, что раньше достигнет своей цели: шпага Каплюша или стрела дофина, хотя разница в расстоянии была значительная. Но тут Танги поспешно выхватил у дофина стрелу, и королевский стрелок переломил ее пополам.
– Что ты делаешь, Танги? Что такое? – сказал дофин и топнул ногой. – Разве ты не видишь, что эти люди собираются убить одного из наших? Бургундец убьет Арманьяка.
– Пусть умрут все Арманьяки, монсеньер, но ваша стрела не должна обагриться кровью этого человека.
– Но, Танги, Танги! О, взгляните!..
Тогда Танги вновь бросил взгляд на улицу Сент-Антуан: голова Арманьяка валялась в десяти шагах от его тела, и мэтр Каплюш, в то время как с его шпаги капала кровь, спокойно насвистывал мотив известной песенки:
Герцог Бургундский,
Да ниспошлет тебе бог
Одну только радость.
– Взгляни же, Танги, взгляни, – плача от ярости, говорил дофин, – если б не… если б не ты!.. Взгляни же…
– Да, да, я вижу, – отвечал Танги, – но, повторяю, этот человек не должен был умереть от вашей руки.
– Богом заклинаю, кто этот человек?
– Этот человек, монсеньер, – мэтр Каплюш, палач города Парижа.
Дофин низко опустил голову, руки его бессильно повисли.
– О кузен мой, герцог Бургундский, – глухо сказал он, – не хотел бы я, дабы сохранить четыре самых прекрасных королевства христианского мира, использовать людей и средства, какими вы пользуетесь, дабы отнять у меня то, что мне осталось.
Тут кто-то из свиты Каплюша схватил за волосы голову мертвеца и поднес к ней факел, свет упал на лицо, чьи черты не исказила агония, и Танги, стоя наверху бастильской башни, узнал лицо своего друга детства Анри де Марля, одного из самых горячих и преданных своему делу Арманьяков; глубокий вздох вырвался из его широкой груди.
– Черт побери, мэтр Каплюш, – сказал человек из народа, поднося голову убитого к палачу, – вы мастак в своем деле, вам что первому канцлеру Франции голову отрубить, что последнему бродяге: чисто сработано и без задержки.
Палач удовлетворенно осклабился: и у него были свои почитатели.
[23]
В ту же ночь, за два часа до рассвета, из внешних ворот Бастилии, со всевозможными предосторожностями, выехал отряд всадников, малочисленный, но хорошо вооруженный; не производя шума, он направился к мосту Шарантон и, переправившись по нему через Сену, в течение примерно восьми часов шел вдоль правого берега реки. За это время не было произнесено ни слова, ни одно забрало не поднялось. Наконец к одиннадцати часам утра он оказался в виду укрепленного города.
– Теперь, монсеньер, – сказал Танги всаднику, ехавшему рядом с ним, – вы можете поднять забрало и восславить святого Карла Французского, ибо вы видите белую перевязь Арманьяков, и сейчас вы войдете в преданный вам Мелен.
Вот так дофин Карл, которого история впоследствии прозвала Победоносным, провел свою первую в жизни бессонную ночь, и это был его первый военный поход.
Глава XXII
Нетрудно объяснить политические мотивы, которые удерживали вдали от столицы герцога Бургундского.
В тот момент, когда некто, более удачливый, чем он, овладел Парижем, он подумал о том, что пусть эта честь выпала на долю другого, отнять ее у него он не может, но извлечь из этого наибольшую выгоду для себя должно. Ему нетрудно было догадаться, что естественной реакцией на политические перемены будет резня, убийства из чувства мести, что его присутствие все равно ничему не помешает, а лишь приведет к падению его авторитета в глазах его же сторонников, зато его отсутствие снимет с него ответственность за пролитую кровь. Впрочем, кровь текла из жил Арманьяков, хорошее кровопускание надолго ослабит противоборствующую партию; его враги падали один за другим, а он даже пальцем не дотронулся ни до одного из них. Спустя некоторое время, когда он решит, что народ устал от бойни; когда он увидит, что город утомлен, что ему уже не до мести и теперь нужен отдых; когда можно будет пощадить без всяких затруднений и опасности для себя оставшихся в живых членов покалеченной, обезглавленной партии, – тогда он вернется в эти стены, как их ангел-хранитель: он потушит огонь, остановит кровопролитие, он объявит мир и амнистию для всех.
Причина, которой он мотивировал свое отсутствие, имеет самое непосредственное отношение к продолжению нашей истории, и мы не можем скрыть ее от наших читателей.
Молодой сир де Жиак, которого мы видели в Венсенском замке и который оспаривал у господ де Гравиля и де Л'Иль-Адана сердце Изабеллы Баварской, сопровождал, как мы уже говорили, королеву в Труа. От своей высокой повелительницы он получил множество важных поручений к герцогу Бургундскому. Находясь при дворе принца, он обратил внимание на мадемуазель Катрин де Тьян, приставленную к герцогине де Шаролэ
[24]
. Молодой, смелый и красивый, он решил, что этих качеств в соединении с уверенностью в себе – а сама его уверенность проистекала из уверенности в обладании этими качествами – достаточно, чтобы покорить красивую, молодую, благородного происхождения девушку. И он был немало удивлен, заметив, что его ухаживания произвели не большее впечатление, чем ухаживания других кавалеров.
