Наконец с женщиной тоже было покончено. Пузырек был пуст. Теперь, если бы самой Вике стало плохо, се ничто не спасло бы. Все запасы лекарств остались дома, в нераспакованной сумке с передачками. Она в последний раз оглядела картины. Нет, пейзажа здесь не было. Значит, он все-таки продал его. Или подарил. Кому? Что ей теперь делать? Умрут они или нет? Она посмотрела на неподвижные тела. А может, оба уже мертвы?
Вика быстро прошлась по квартире. Картины не было нигде. Но она уже не знала толком, что именно здесь ищет. У нее было чувство, что она забыла сделать что-то важное. Но что? На кухонном столе в треснувшей рюмке стояла дешевая белая свечка.
Такую только тронь – сразу гнется. Вика взяла спички, зажгла огонек. Посмотрела на узкое трепещущее пламя, перевела взгляд на плиту. Нахмурилась.
Да, это выход. Там была вода, здесь будет огонь. Она отвернула обе конфорки. Вернулась в коридор. И тут поняла, что тела лежат слишком неестественно.
Даже если они сгорят, будет ясно, что люди могли бы выползти на площадку – ведь лежали они у самой двери. Почему же не доползли?
Сперва Вика потащила в комнату женщину, затащила ее на смятую постель. Женщина была очень легкой, худой, кожа да кости. Вике противно было к ней прикасаться. Ей показалось, что женщина слабо застонала, и она в ужасе отпрянула. С парнем было еще меньше хлопот. Теперь она видела, что это еще совсем мальчишка. Она торопилась, в квартире, как ей казалось, начинало пахнуть газом.
«Если все взорвется, пока я тут… Вот будет весело!»
Она вышла на лестницу, прикрыла за собой дверь, тихонько нажала на нее. Щелкнул язычок замка. Сердце опять прихватывало, то слабо, то сильнее, но в общем терпеть было можно. «Натаскалась тяжестей, – думала она, осторожно спускаясь по лестнице, опираясь на перила. Они тихонько скрипели при каждом прикосновении. – Что же я сделала? Не понимаю. И это все? И ради этого я притащилась в Москву?»
Ничего перед собой не различая, она вышла на улицу. В лицо ударил ледяной ветер. На миг ей почудилось, что надо только повернуть за угол – и она окажется у подъезда своего кельнского дома. Нажмет кнопку домофона, ей ответят Зоя или Артур. Она поднимется наверх, войдет в светлую теплую квартирку, тесную и захламленную, и все равно уютную.
Уютнее, чем ее пустая и холодная московская квартира.
Она поймала себя на том, что остановилась. Не далеко же она ушла – подъезд совсем рядом. Скоро рванет. Поднимется столб пламени, закричат спросонья испуганные жильцы. Вика заставила себя передвигать ноги. Она их не чувствовала и все-таки шла, медленно, упорно шла туда, где тянулся оживленный даже в ночное время проспект. Остановилась у обочины, подняла руку. Даже не посмотрела на водителя остановившейся машины, даже не задумалась, что фрау Дитце рассказывала ужасы про криминальную Москву. Что она знает об этом, старая глупая лошадь! Вика села в машину и назвала адрес своей квартиры.
…А дешевая белая свечка, медленно сгибаясь под собственной тяжестью, постреливая и чадя, испускала длинный язык пламени. Скверный фитиль громко трещал, роняя огненные брызги на скатерть.
Вскоре на ткани появилось маленькое тлеющее пятно. Оно расширилось, по краям поднялись оранжевые оборки огня. Через несколько минут кухню наполнил горький синеватый дым. Но соседи почуяли неладное только минут через тридцать, когда в этой выморочной квартире было поздно кого-то спасать…
* * *
К утру у нее все-таки случился сердечный приступ. Она приняла лекарство, скорчилась под несколькими одеялами. Ее отчаянно трясло от холода, а может, от озноба. Когда она открывала тяжелые веки, то видела, как в темноте спальни извивается огненная спираль обогревателя. Время от времени в нагревателе что-то резко щелкало – и это был единственный звук, нарушающий тишину. Женщине было так странно думать, что она в Москве, что совсем рядом – за две станции метро отсюда – спят родители. Что где-то неподалеку, в этом же городе – ее сестра. Она не видела родных больше года, но пойти к ним не имеет права. Она в Москве, но ее как будто нет здесь. Это был кошмарный сон – Вике и раньше иногда снилось, что она стала невидимкой и ходит среди знакомых людей, слушает их разговоры, хочет вмешаться, что-то сказать, и даже говорит – но ее никто не слышит, не видит, она – пустое место. Женщина едва дотерпела до утра. В десять часов позвонила в Кельн. Трубку взял муж.
Она хотела сказать, что приедет завтра же, что маме стало лучше… Но вместо этого неожиданно для себя очень толково объяснила, что мамино обследование только начинается и потребует какого-то времени.
Передала приветы детям, попросила их поцеловать и сказала, что чувствует себя хорошо, пусть за нее не волнуются.
"Вчера вечером я сделала ошибку, – подумала Вика, кладя трубку на место. – Но это еще не значит, что нужно все бросить на произвол судьбы.
Картины у Ивана не было. Значит, ее надо искать в другом месте. Чем черт не шутит? Может быть, Клаус сделал ему рекламу и нашлись покупатели на эту мазню? Надо искать пейзаж. Но теперь я буду делать это не торопясь, не высовываясь. А вчера… Вчера я просто защищалась. Ведь та наркоманка была совершенно безумна".
«Я только защищалась» – вот что она говорила себе все эти годы, когда вспоминала о Яне. Ведь та бросилась на нее с ножом. У Вики на бедре так и остался белесый тонкий шрам. Роману она объясняла, что в детстве напоролась на гвоздь в заборе, когда пыталась перелезть через него. С годами шрам сгладился, но, когда она загорала, он становился заметнее. Он никуда не исчезал, как никуда не исчезала сама Яна. Она всегда шла рядом с Викой, сопровождала ее во сне, являлась наяву, в самые спокойные минуты – когда Вика пила кофе, собирала в школу детей, гладила белье. Она настолько привыкла к мыслям об этой девушке, что давно уже не считала их чем-то особенным. Да, это было. Да, от этого никуда не денешься. Что ж… Значит, нужно жить с этой мыслью. От воспоминаний избавиться куда труднее, чем от шрамов.
Вика раздобыла телефоны всех художественных салонов Москвы – частных и государственных.
Обзвонила их и везде ненавязчиво интересовалась картинами Корзухина. Ей очень пригодился список забытых художников, составленный Клаусом. Она сперва называла несколько имен из этого списка, а предпоследним или последним как бы вспоминала об Иване. Но результат был почти нулевой. Кто-. то вообще не слышал о таком, кто-то говорил, что лучше ей обратиться к самому художнику, однако они даже адреса не знали. Владельцев салонов даже комиссионные не интересовали – все понимали, что на Корзухине ничего не заработаешь.
"Никакого смысла! – С каждым днем Вика все больше впадала в отчаяние. – Может, картина находится в частной коллекции? Даже скорее всего, что так. Если ни один салон Корзухина не покупал – его купил какой-то маньяк-коллекционер.
Или еще хуже – Иван мог просто подарить картину какому-нибудь дружку-собутыльнику или продать ее за бутылку водки. Тогда все пропало. Мне ее не найти".
Только в одном маленьком частном салоне, куда она дозвонилась только через неделю, ее обнадежили. Хозяйка Альбина Рафаэлевна (услышав отчество, Вика невольно улыбнулась) сказала, что у нее есть контакт с художником и она даже выставила у себя кое-какие полотна. Нет, никакого деревенского пейзажа среди них нет. Но если клиентке так нужно, в течение следующей недели она постарается найти что-нибудь подобное. А для начала, может, у нее купят то, что есть? Недурные натюрморты, честное слово.
