– Тебе недостаточно правды? – В голосе мужа, как ни удивительно, послышалась тень уважения, едва ли не впервые за все время их супружества. – Тебе нужно еще и правосудие?
Лариса устало махнула рукой:
– Мне уже ничего не нужно. Просто теперь, когда знаю все, я не могу остановиться. Останавливаться надо было раньше.
На дне трехгранной бутылки еще плескалось немного виски. Лариса вылила его в стакан и выпила залпом. Легла на постель, закрыла глаза. Подушка пахла духами Вики – та всегда крепко душила волосы. Ванна все еще набиралась – гулко шумела вода, посвистывал кран. Лариса мельком подумала, что смеситель опять забарахлил. «Но меня это уже не касается… – Она взбила подушку кулаком и улеглась поудобнее. – Я никогда не буду здесь жить. Скоро все изменится. Для всех, для Вики особенно… Бедные дети. Им трудно будет понять, что их мать – убийца! Кто-то скажет, что я хочу отомстить сестре за то, что у нее двое детей, а у меня ни одного…. Но это не правда. Не правда!»
Ее стал раздражать шум льющейся воды в ванной.
Ей показалось, что вода в ванной шумит особенно сильно. Все звуки обострялись, становились громче, чем на самом деле, а потом отдалились и заглохли. Она задремала…
…Темная, зеленая вода колыхалась над ней, и нужно было оттолкнуться ногами от песчаного дна, подпрыгнуть, ухватиться за длинную цепь, падающую с неба. В небе горели звезды, яркие, частые, и это было страшно, потому что все еще стоял день, солнечный июльский полдень. Она пыталась поймать конец этой цепи, но вода мешала пошевелиться, она была вязкая, как засахарившееся варенье.
Во рту стоял невыносимый, отвратительный сладко-горький вкус. «Я еще жива. – Она тянула руку, но цепь всякий раз оказывалась в другом месте, чем секунду назад. – Я жива, но как давит сердце… Вот что значит умереть – даже здесь приходится бороться… Нечем дышать. Но я должна ухватиться…»
Женщина сделала еще одно усилие, и звезды над головой исчезли. Теперь вокруг была темнота.
Мало-помалу она различила молочно-светлое пятно окна, очертания шкафа, трюмо… Лариса попыталась поднять голову, но дикая, оглушающая боль пригнула ее к постели. В сердце будто гвозди вбивали. «Почему так темно? Почему так тихо?» Она сделала еще одну отчаянную попытку поднять голову, увидела над головой шнурок – выключатель висячей лампы. Ей удалось дернуть его, и над постелью загорелся оранжевый мягкий свет. Лариса лежала в ледяном поту. После этого ничтожного усилия ей показалось, что она умирает.
«А ведь я и в самом деле умираю, – вдруг поняла она. – Я одна. Никого нет. Денис… Вика!» Она скосила глаза на будильник. Половина одиннадцатого. Вика уже была в Германии. Конечно, если она нашла паспорт. Лариса попыталась позвать на помощь, но сумела только громко застонать. Еще одно усилие… Собственный голос ее напугал – такой он был слабый, беспомощный, она сама его с трудом услышала. Боль в груди то отпускала, то разливалась еще шире. Сердце билось так часто и сильно, что левая грудь мелко и очень заметно дрожала в такт ударам – Лариса видела это. Ей и раньше случалось испытывать сердечную боль, но это было несравнимо. «Где же Денис?! – Она в отчаянии покосилась на часы. – В это время он всегда дома. Но он поехал провожать Вику… Я умру, прежде чем он вернется!»
Рядом с будильником стоял пустой стеклянный пузырек, с латинской надписью на бумажной этикетке. Лариса скользнула по нему взглядом и остановилась. Этого пузырька тут раньше не было. Его вообще не было в их скромной аптечке. Лекарства Дениса были, как правило, в желатиновых капсулах, сама она пользовалась валидолом и валерьянкой – больше ничем. Лариса потянула руку к пузырьку, но не удержала его и смахнула на пол. Он глухо стукнулся о ковер.
Новый прилив боли почти уничтожил ее, превратил в жалкое, едва дышащее существо. Ей казалось, что в комнате стало темнее, хотя лампа горела исправно. Во рту по-прежнему стоял ужасный горький вкус. Язык пересох, стал твердым и царапал небо. Ее мучила жажда, но воды поблизости не было. Лариса прислушивалась – не придет ли кто на помощь, но слышала только стук своего сердца. Не было сил держать глаза открытыми. Они закрылись сами собой, и скоро стало совсем темно.
Колодец. Горькая вода, заливающая рот, горло, сердце. Безумные прыжки – это сердце стучит, выталкивает ее из этой глухой страшной глубины. Надо только подладиться к этому стуку, подпрыгнуть, и оно вынесет на поверхность, и можно будет дышать.
Толчок! Она почувствовала, что разрывает воду, и понеслась наверх, вырываясь из темного колодца, навстречу белым дневным звездам.
Глава 16
Юлия Борисовна Скуришина (в недавнем девичестве – Кочеткова) твердо стояла на своем, она ничего не знала о происхождении картин. Объясняться с представителями закона ей пришлось вечером того же дня, как у нее побывала Саша. Саша не хотела больше ничего скрывать. Вернувшись домой, она сразу же позвонила следователю, который вел дело об убийстве Нины Дмитриевны, и выложила ему все подробности своих злоключений. Из двух золота выбрала меньшее и предпочла иметь дело с законом.
В тот же вечер на квартире у Юлии Борисовны был сделан обыск. В качестве понятых присутствовали потрясенные соседи. Они уважали эту даму – такую тихую, такую приличную. Им трудно было поверить, что она перепродавала краденые картины.
Сама Юлия Борисовна тоже, казалось, не верила, что такое безобразие случилось именно с ней.
Она была раздавлена, от прежней самоуверенности не осталось и следа. Неровно накрашенные губы дрожали, подведенные глаза опухли от слез. Она глупо смотрела на все происходящее и выглядела совершенной идиоткой. Ей задали вопрос, признает ли она своими указанные картины. Саша, которая тоже присутствовала при обыске, подтвердила, что все картины на месте. Юлия Борисовна пробормотала, что картины не ее, она их не покупала.
– Почему они находятся у вас?
– Меня попросили подержать их… – Женщина чуть не порвала тонкий носовой платочек, который теребила в пальцах.
– Подержать? Что это значит? Вы должны были их продать?
Юлия Борисовна всхлипнула и жалобно посмотрела на следователя:
– Да, просили продать, если смогу… Но я же понятия не имела, что они краденые!
Через час обыск был закончен. Больших денег в квартире не было обнаружено. Драгоценности большей частью оказались поддельными. Юлия Борисовна любила увешивать себя дорогой бижутерией, предпочитая Сваровского. Прочие картины, находившиеся в квартире искусствоведши, по мнению Саши, особой ценности не представляли. Кроме того, она их видела и раньше. Понятые подписали протокол и ушли. Кроме следственной группы, из посторонних в квартире осталась только Саша. Она тоже с радостью ушла бы, но ее попросили задержаться.
Девушка старалась не встречаться взглядом со своей бывшей наставницей. Она чувствовала себя неловко – донос мог выглядеть как месть за то, что Юлия Борисовна сунулась не в свое дело, отчитала Сашу за то, что она увела чужого мужа… Но деликатничать было неуместно. Девушка сидела в углу, в продавленном плетеном кресле, и гладила перепуганного кота, все время жавшегося к ее ногам.
