– Пока я не пойму, зачем вы это написали, я не смогу вам
помочь. Об этом я уведомлю господина Чермака.
– То есть вы отказываетесь меня защищать?
– В данный момент я не понимаю, как мы с вами можем
сотрудничать.
Евгений Иванович проворно поднялся, обежал стол, взял Глебова
за плечо – тот даже немного назад подался, – надавил и заставил адвоката сесть.
Глебов покорился и сел.
– Это шифр, – шепнул ему на ухо Евгений Иванович и тревожно
оглянулся по сторонам.
– Какой шифр?
– Книга – шифр, – сунув губы почти ему в ухо, просвистел
писатель. – Но если кто-нибудь об этом узнает, мне хана! Крышка! Я пропал!
Может, он с приветом, вяло подумал Глебов. Ну, бывают же
ненормальные люди! И псевдоним у него Б. Ар-Баросса, вполне подходящий для
палаты номер шесть.
Широкая ореховая дверь вдруг распахнулась, и в нее, не
переступая порога, заглянул Ярослав Чермак, издатель. Заглянул, увидел сидящего
адвоката и Евгения Ивановича, вставившего губы ему в ухо, и костяшками пальцев
легко постучал в дерево.
– Можно? Или вы еще не закончили?
– Можно!
– Нельзя, мы заняты!
Эти совершенно противоречащие друг другу ответы Глебов и его
клиент произнесли хором и уставились на Чермака. Тот подумал немного и зашел в
кабинет.
– Просто вы уже давно совещаетесь, – сказал он весело,
повернулся и крикнул в сторону приемной: – Свет, принесите нам всем по рюмке
кофе и по шоколадной конфете! А мне еще можно сигарет! Евгений Иванович,
дорогой вы мой, простите бога ради, но мне работать надо! Я и так вон директора
Рыбинского полиграфкомбината в зимнем саду принимал!
Чермак говорил, переводя взгляд с одного на другого, и
продвигался к своему креслу, на ходу подбирая с полок какие-то бумаги. Обошел
стол, уселся и сложил на стеклянной поверхности загорелые ухоженные руки.
– А Рыбинск, между прочим, нам весь план выпуска продукции
завалил, – сказал он, очевидно, первое, что пришло в голову, – и директор в
зимнем саду как начал на кактусы с горя кидаться! Еле оттащили! Можно мне
немножечко в своем кабинете поработать? Тут и кактусов нету, и спокойней
как-то!
Вошла красавица секретарша, внесла поднос, уставленный
крохотными чашками, серебряными сахарницами со щипчиками и вкусно запотевшими
бутылочками с минеральной водой.
Глебову она нравилась – давно! – и поэтому он старался на
нее не смотреть.
Чермак знал, что Глебову она нравится, поэтому пытался
занять ее чем-нибудь в непосредственной близости от Глебова.
– Вам с сахаром, Михаил Алексеевич?
– Спасибо, я сам положу.
– Свет, налей ему воды.
– Спасибо, я сам налью.
– Свет, тогда разверни ему конфету и засунь в рот.
– Спасибо, я сам… засуну.
Тут Глебов вдруг понял, что именно сказал, и покраснел до
ушей. Света засуетилась, уронила серебряную ложечку, они вместе нагнулись,
чтобы поднять, и получилась мизансцена – как в кино.
Чермак качался в кресле и наблюдал, совершенно позабыв про
писателя Грицука.
Эта игра и издателя, и адвоката, и даже секретаршу увлекала
гораздо больше, чем книга-бомба-шифр, и это было всем понятно.
– Ну, я пошел, – сообщил Евгений Иванович мрачно.
– До свидания.
– Я вам позвоню.
– Всего хорошего, Евгений Иванович.
Вот молодежь, подумал писатель мрачно. Ничего святого!..
Даже на рабочем месте, и то!..
– Мне на какое-то время нужно спрятаться. – Он выпустил
последнюю стрелу. – Я опасаюсь мести.
– Конечно.
– Да-да, Евгений Иванович.
– До свидания, Евгений Иванович.
Писатель помолчал.
– Я решил лечь в больницу. Что-то желудок пошаливает и… О
месте своего пребывания я вам сообщу.
Он пошел к двери, взяв под мышку свой экземпляр «бомбы», но
остановился и спросил у Глебова:
– А почему, по-вашему, я не могу улететь в Тамбов?
Глебов обернулся, глаза у него блестели.
– А? А, в Тамбов!.. Да туда никто улететь не может, Евгений
Иванович. Там просто нет аэропорта!
Таня проснулась поздно и некоторое время пыталась
сообразить, отчего настроение такое гадкое. Обычно она всегда просыпалась в
хорошем настроении, и предстоящий день ее радовал, и на работу хотелось, и
казалось, что сегодня-то уж точно все получится.
Как правило, ничего особенного не получалось, но, ложась
спать, она всегда говорила себе, что завтра-то уж точно все будет замечательно
– и просыпалась в хорошем настроении.
Она повозилась под одеялом, так и сяк потянула шелковую пижаму,
которая за ночь закрутилась вокруг нее, как кокон, руку не вытянуть! Кокон не
распутывался, хоть тресни! Было время, когда она спала без всякой пижамы, и
вообще без всего, страшно вспомнить – голая она спала, вот какое было время! И
относительно недавно!.. Как это получилось, что она теперь спит в пижаме?
Зацепившись за эту мысль, она стала думать про пижаму, чтобы
не анализировать свое плохое настроение, и вспомнила – два года назад в ее
жизни появился герой-мужчина, любовь до гроба, наконец-то, наконец-то!.. И она
стала спать в пижаме.
Мужчина ее жизни не любил, когда она таскалась с утра по
спальне голая. Ему это казалось не то что непристойным, а просто… ну,
неуместным, что ли!
Всему свое время, так он считал. Утром время собираться на
работу, а не отвлекаться на всякие глупости. А может, вид голой Тани просто его
расстраивал – с эстетической точки зрения. Совершенством она никогда не была.
Ну, точно. Вот в чем дело! Конечно, именно в этом!..
Таня замычала хриплым утренним мычанием – хрип происходил от
неумеренного количества сигарет, выкуренных на ночь, – и по-турецки села на
кровати.
Ни один лучик света не пробивался сквозь плотно задернутые
шторы – а ведь было время, когда она вообще не задергивала штор! Страшно
подумать, так и спала у всех на виду, а по утрам еще и голая ходила!
– Утро же сейчас, – сказала она громким хриплым жалобным
басом. – Утром должно быть солнышко!
Все дело в том, что у нее сегодня день рождения. Совершенно
неприличная дата, во всех отношениях неприличная!.. Сорок лет ей сегодня –
какой ужас!
Вроде же только что было двадцать пять, и это праздновали на
родительской даче, и напились вдребезги, потому что Паше Прохорову, собкору в
Иерусалиме, и Андрюше Галкину, корреспонденту РИА, пришла в голову фантазия
варить водку с кофе! Они утверждали, что так пьют в Европе. Им все поверили,
потому что в Европе, кроме них, никто отродясь не бывал, вот и вышло, что
напились!.. И мама еще страшно огорчалась, что приличные мальчики и девочки так
неприлично себя ведут, и несколько лет поминала Тане этот самый день
рождения!..
