– Вижу я, какой он врач! Человек умирает, а он на него ноль
внимания! В больнице умрет без всякой помощи, как собака подзаборная!.. Только
с сестрами небось спать и умеет!.. А вы его защищайте, защищайте лучше!.. Я на
него еще в суд подам за неоказание врачебной помощи! Вот вы все где у меня
будете!..
– До свидания, – попрощался Долгов. – Пока вашей жизни
ничего не угрожает. По крайней мере, об этом свидетельствуют результаты
обследования. Уролог вас сегодня посмотрит. И про другую больницу вы все-таки
подумайте. Может быть, так будет лучше.
Абельмана убью, мрачно подумал он. У меня операция большая
через пять минут, а мне тут рассказывают про запонки, про медсестер и про то,
что я ничего не смыслю в медицине! Теперь стану об этом думать, хоть и не надо
бы, и весь день насмарку!
Хромов лицом изображал что-то вроде – ну, я же тебе
говорил!.. Сестра стояла вся красная, руку в кармане зеленой робы сжимала в
кулачок. Долгов ей улыбнулся.
И не денешься теперь от него никуда, от этого Грицука!.. За
него ведь не только Абельман, но и еще какие-то большие люди просили! Министр
не министр, но кто-то сверху звонил, и главврач по этому поводу нервничал.
Долгов пошел к выходу из палаты, сестра кинулась за ним, а
Евгений Иванович все продолжал разоряться про свою неминуемую скорую кончину,
которая должна наступить исключительно из-за невнимательности и
некомпетентности Дмитрия Евгеньевича.
– Я в газету напишу про ваши порядки и про то, как вы деньги
вымогаете! У меня большие связи! Вы еще попляшете у меня!..
– В газету он напишет, – пробормотал Долгов уже в коридоре.
– Вера Ивановна, сегодня должна приехать Бэлла Львовна, посмотреть больную из
двадцать четвертой палаты.
– Я знаю, вы говорили, Дмитрий Евгеньевич.
– Константин Дмитриевич, что вы на меня так смотрите? Ну, он
неприятный человек, да еще из бывших начальников, да еще какой-то там писатель!
Не обращайте внимания, и точка.
– А вы сами-то обращаете, Дмитрий Евгеньевич?..
Долгов пожал плечами. Его ждала операционная бригада, и
человек – по-настоящему больной! – нуждался в его помощи. И это было самое
главное.
– Может, завтра урологам его отдадим, – сказал Долгов, –
если они найдут у него что-нибудь! Ну, чего вы такие кислые? Ничего же не
происходит!..
– Да, не происходит, – пробормотала сестра, и Долгов с
удивлением обнаружил, что она чуть не плачет, – а когда про вас всякие
прохиндеи гадости говорят, это как?
– Да никак, – он пожал широченными плечами. – Наплевать.
Все, я ушел на операцию!
День был тяжелый, домой он приехал поздно, даже есть не мог
– так устал, – пристроился посмотреть телевизор и в ту же секунду, как
пристроился, заснул мертвым сном.
Его разбудил телефонный звонок.
Звонили из больницы. Дежурный врач странным голосом сообщил,
что в своей палате неожиданно умер больной Грицук.
Дней через пять явился деловой до невозможности человек в
полосатом костюме и тонких очках, объявил, что он адвокат, представляющий
интересы покойного Евгения Ивановича Грицука. То есть не то чтобы его самого,
потому что он покойный, а его близких. Что это за близкие, Долгов хорошенько не
разобрал, должно быть, в этот момент адвокат стал выражаться наиболее туманно,
– то ли семья, то ли издательство, которое печатало произведения Евгения
Ивановича. Эти самые близкие хотели бы получить бумаги покойного, которые, как
известно, находились при нем в триста одиннадцатой клинической больнице. Все
необходимые документы, подтверждающие законность изъятия бумаг, адвокат готов
немедленно предоставить главврачу.
Дмитрий Евгеньевич все пять дней пребывал в отвратительном
настроении. Настолько отвратительном, что как раз сегодня утром, после
очередной ссоры, Алиса объявила ему, что жить так больше невозможно и они
должны расстаться.
Долгов, которому было совершенно не до Алисы и не до
расставания с ней, сказал, что у каждого человека должен быть выбор, и жить или
не жить вместе – как раз и есть вопрос этого самого выбора, и уехал в свою
больницу.
Больной Грицук умер от остановки сердца – ничего особенного
не случилось, и вскрытие лишь подтвердило диагноз, поставленный и дежурным
врачом, и главным, и Долговым, который после ночного звонка дежурного примчался
в клинику.
Ничего из ряда вон не случилось – бывает, что люди умирают,
и врачам об этом известно лучше, чем кому бы то ни было, – но Дмитрий
Евгеньевич чувствовал себя виноватым, словно это он уморил больного.
Ничего особенного не произошло – умер и умер, ни
предсказать, ни поправить этого нельзя, и кардиолог, смотревший сердце на самом
лучшем, самом современном, самом точном аппарате, про который говорили, что
следующая стадия обследования – это только открыть грудную клетку и посмотреть
сердечную мышцу глазами, уверял, что беды ничто не предвещало!.. И все-таки
Дмитрий Евгеньевич чувствовал, что в смерти Грицука виноват он – и только он!
Больной был неприятным человеком, извел врачей, сестер и
весь остальной персонал, брюзжал, ругался, обещал всех отдать под суд, говорил,
что вот-вот умрет, – и его никто не слушал, так он всем мешал!
Нужно было слушать, говорил себе Долгов. Ты же врач,
ей-богу! Что это за врач, который не слушает жалобы больного?! Тебе противно
было его слушать, потому что он говорил неприятные вещи, а он взял и помер!
А еще ты не слушал, желчно говорил себе Долгов, потому что
тебе вечно некогда, и ты уже почти уверовал в то, что ты на самом деле «первый
после бога», и потихоньку забываешь тот главный принцип, о котором когда-то
толковал начинающим докторам профессор Потемин на кафедре факультетской
хирургии, – главное, сомневаться, сомневаться во всем! Врач должен и может
сомневаться! Если он не сомневается, если уверен в каждом своем слове – значит,
сапожник он, а не врач! Это у сапожников все просто – вот каблук, вот подошва,
а вот, скажем прямо, и голенище! Перепутать невозможно! А врачу должно
сомневаться!
Не уверен – посоветуйся с кем-нибудь! Не знаешь – спроси у
того, кто знает. Не понимаешь – изучи вопрос со всех сторон, не решай ничего
кавалерийским наскоком. Кавалерийский наскок врача может дорого обойтись больному!
А вышло так, что Дмитрий Евгеньевич ни в чем не сомневался,
больного не слушал, когда тот жаловался, призывал себя к христианскому смирению
и мечтал сбыть его урологам!
Теперь, в присутствии адвоката в дорогом полосатом костюме,
который говорил очень круглыми фразами и смотрел Долгову в глаза очень
внимательно, Дмитрий Евгеньевич чувствовал себя ужасно. Можно было сто раз
сослаться на занятость и отправить его сразу к главврачу, но именно из-за
чувства вины Долгов решил, что доведет дело до конца – хоть это сделает, раз уж
он упустил больного!
