«Оч-чень хорошо! – удовлетворенно сказали в ухе. – Давай,
давай, Танечка! Пусть он тебе все выложит!»
– Чьей именно мести боялся ваш дядя? Генерального прокурора?
Или, может быть, министра обороны? И тот, и другой упомянуты в его книге.
Тут племянник опять испугался и скосил глаза на микрофон.
Таня, будучи профессионалом, поняла, что конкретных вопросов задавать нельзя.
Всякий раз при упоминании любого имени племянник будет пугаться и замыкаться в
себе. Нужно задавать общие вопросы и ждать, когда он разговорится сам.
– Ну, хорошо, – сказала Таня. – Значит, вы считаете, что у
него было какое-то предчувствие?
– Ну, вроде того.
– Конечно, было, – ласково произнесла Таня, глядя на
племянника почти в упор, – если он даже решил на какое-то время лечь в
больницу! Кстати, он сам выбрал именно эту, триста одиннадцатую клиническую
больницу?
Племянник опять приободрился.
– Сам, сам, – сказал он и улыбнулся Тане. – Он у нас всегда
все сам делал, ни с кем не советовался! И больницу сам выбрал! И просил кого-то
из своих друзей, чтобы за него похлопотали!
«Не пропусти!» – свистнули в наушнике.
– Вот так, – сказала Таня в камеру. – В нашей стране ничего
не меняется. Для того, чтобы даже такому известному человеку, как Евгений
Грицук, попасть в хорошую клинику, нужно, чтоб за него кто-нибудь обязательно
похлопотал! Просто так, без протекции, наша система здравоохранения решительно
не работает.
– Да! – вдруг громко сказала бабуся, которая сидела прямо за
племянником. Все микрофоны услышали ее, и камера моментально взяла крупным
планом нездоровое морщинистое лицо. – Он, бедный, хлопотал, чтоб туда, стало
быть, пристроиться, а его там до смерти залечили! И вся недолга!
– А потому что медицина развалилась! – поддали жару
откуда-то сбоку. – Врачи не лечат, а калечат!
«Сворачивай на тему больницы», – приказал наушник.
– Скажите, пожалуйста, отчего умер ваш дядя? Какой именно
диагноз ему поставили врачи? Ведь он умер в больнице! – И Таня дружеским, очень
искренним, многократно отработанным жестом, который увидели в прямом эфире
«миллионы телезрителей», как принято говорить на летучках, положила руку на
стиснутый кулак племянника.
– Да в том-то все и дело, – приободрился племянник и
покосился на оператора. – В том-то все и дело, что дядя… Евгений Иванович
Грицук, то есть мой дядя… он никогда и ничем не болел… вообще отличался
завидным здоровьем…
Таня сделала удивленное и внимательное лицо.
– Да залечили его в больнице! – громко повторила бабуся
сверху, и вся студия зашумела.
– Но ведь он оказался в клинике, насколько я поняла, именно
в связи со своей последней книгой, в которой были не просто громкие
разоблачения, не просто знаменитые имена! Эта книга стала бы самой настоящей
бомбой, если бы автор рассказал, откуда у него сведения, которым он дал такую
широкую огласку, и если бы он смог доказать их подлинность!
– Танечка, можно я скажу?
«Это Шарашкин, из КПРФ, – суфлировали в наушнике. – Правая
трибуна. Дай ему слово, а потом вернись к племяннику!»
– Конечно, Василий Иванович. – Таня проворно поднялась и
перебежала на соседнюю трибуну, где сидел бритый наголо, плечистый и
набычившийся депутат Шарашкин.
– А у нас в обществе вообще наблюдается странная картина, –
начал Шарашкин сразу на повышенных тонах, будто включив в розетку и себя и
аудиторию. Аудитория послушно зашумела, а Шарашкин стал наливаться багрянцем. –
У нас как кто ни напишет супротив нынешнего режима, так сразу и отправляется к
праотцам!
Депутат был «почвенник», потому и выражался соответственно,
«почвенно».
– Нынешний режим еще почище расправляется с неугодными, чем
тот самый, который теперь проклинать модно и который разные-всякие щелкоперы да
писаки называют сталинским! Тогда-то хоть врагов душили да всякую контру
истребляли, а теперича что? А теперича, ежели найдется честный человек, да на
всю державу крикнет, что отечество разворовали и продали, да назовет подлеца
подлецом, убийцу убийцей, а мошенника мошенником, так на него обязательно
найдется какой-нибудь эскулап, который его в больнице и прикончит! И Евгения
нашего Ивановича таким макаром прикончили!
– Все правильно он говорит! – закричали с трибун.
– Врачи нынче все убийцы!
– А когда льготы отменили, кто на этом нажился?! Они и
нажились, доктора эти, которые рецепты бесплатные выписывать перестали, а стали
только платные!
– Все они одним миром мазаны!
– Граждане, да при чем тут рецепты?!
– Опять дело врачей-убийц?! Так это уже было! Придумайте
что-нибудь поновее!
«Хорошо! – счастливым шепотом сказал у Тани в наушнике
режиссер. – Скандал!»
– Вот я и говорю! – повысил голос депутат Шарашкин и повел
бычьей, налитой шеей. – Вот я и говорю, что власть с неугодными расправляется!
И сегодня наша фракция сделала запрос в Генеральную прокуратуру, чтоб там по
совести разобрались, кто и в чем виноват и отчего Евгений Иванович скончался!
Здоровый человек, понимаешь ли, в больнице в одночасье помер!
– Откуда вы знаете, что он был здоровый? – встряла Таня,
которую раздражал депутат Шарашкин. – Вы видели его историю болезни?
Депутат засопел.
– Да я книгу его видел! – гаркнул он так, что в аппаратной,
у звукорежиссера на пульте, звук ушел в красный сектор. Звукорежиссер фыркнул,
помотал головой и передвинул рычажки. – А в книге все-о, все-о сказано, и про
режим, и про власть, и про так называемого президента вашего!
– Я попрошу вас быть осмотрительней в заявлениях, – быстро
сказала Таня. – Президент был избран большинством населения нашей страны, и
власть у нас абсолютно легитимная!
– Вот она какая, власть ваша! – и депутат сложил из пальцев
здоровенный красный кукиш. Оператор затряс плечами от хохота и немедленно взял
кукиш крупным планом. – Это власть ваша да врачи-убийцы и прикончили народного
трибуна и борца Евгения Ивановича!
«Уходи на рекламу! – приказал режиссер в наушнике. –
Пятнадцать секунд!»
Таня стремительно поднялась и нашла взглядом свою
стационарную камеру.
– Остается невыясненным вопрос о загадочной смерти в
больнице писателя Грицука, разоблачившего в своей книге целый ряд общественных
и политических деятелей нашей страны. Мы продолжим наше расследование после
рекламы. Оставайтесь с нами!
И застыла, неотрывно глядя в черный глазок камеры, как в
прицел.
Она смотрела и считала про себя – раз, два, три, четыре,
пять…
Потом вдруг разом погас «большой» свет, который включался,
только когда шла съемка, и по громкой связи режиссер сказал на всю студию:
